Ознакомительная версия.
Отставка была неизбежна…
Ее активно добивались члены политбюро ЦК КПСС, руководители компартий Прибалтийских республик, Украины и Белоруссии, руководство КГБ, председатель Совмина, наиболее «решительные» депутаты из фракции «Союз».
Было бы нормально, если мои недостатки как должностного лица открыто и гласно рассматривались либо в парламенте, либо Кабинетом министров, в конце концов, на политбюро, но на это не шли. Если не считать попытку Н.И. Рыжкова заслушать мой отчет на Совмине. Был взят удобный повод – рост преступности. Отчет заслушивали с заранее поставленной задачей – показать неудовлетворительную работу милиции и министра. Но из этого ничего не вышло. Мне удалось убедительно доказать, что не там ищем причины наших неудач. После отчета мои позиции скорее укрепились.
Ничего не было. Обычный нормальный отчет в Совмине. Но была закулисная игра. Было постоянное ощущение какой-то гнусной атмосферы, когда тебе улыбаются, поддакивают, но про себя знают, что дни твои сочтены… Часто заходили возбужденные депутаты, которые хотели меня предупредить о каких-то действиях и разговорах, направленных на мою отставку.
Все это, конечно, рождалось не на пустом месте, накапливалось от события к событию, от решения к решению в обычной, непрерывной и напряженной будничной работе. Партия стояла на месте или шла своим путем, а общество своим. Этот разрыв все более и более возрастал. МВД должно было быть с обществом. Но у партийной верхушки еще хватало сил, чтобы посчитаться с министром. Поводов было достаточно.
Взять хотя бы отношение к демонстрациям и митингам. Я как министр с самого начала внес предложение перейти от «разрешительного» к «уведомительному» характеру взаимоотношений между властью и организаторами акции, возложив на них ответственность за обеспечение порядка. Фактически такая практика и сложилась. Милиция, не вмешиваясь в политическое содержание (в любом случае это не вопрос милиции, а вопрос КГБ), в контакте с организаторами обеспечивала общественный порядок. Я всегда выступал против запретов митингов и демонстраций, так как по закону для этого оснований не было, а фактически именно запреты и могли привести к массовым беспорядкам.
Первое испытание МВД выдержало в январе-феврале 1990 года. За эти два месяца митинговало около 7 миллионов человек, тогда как за весь 1989 год – 12 миллионов. Общественный порядок был везде обеспечен. Но Президиум Совмина и политбюро, испуганные размахом движения, остались недовольны «пассивной» позицией министра.
Идеология «запрета» не давала покоя. Казалось: вот запретить демонстрации и митинги – и все образуется. А ведь, напутствуя меня на этот пост, М.С. Горбачев занимал именно ту позицию, которую я сейчас отстаивал. Запрет только обострит ситуацию. По большому счету экстремистам и нужен запрет. Милиции было приказано: «не пасти» митинги, выделять минимум сотрудников, не отрывая их от главного дела – борьбы с преступностью.
Я старался не вмешивать президента в дела МВД. Не спрашивал у него разрешения по поводу и без повода. А информировать считал нужным только по исключительно важным делам, просился на прием для того, чтобы поставить проблемные вопросы.
В то же время я стал замечать, что вопросы, относящиеся к сфере деятельности милиции, появляются из «других источников», причем скрытно от меня. Работало окружение председателя Совмина. Примеров много. Расскажу об одном, известном указе о запрете демонстраций в пределах Садового кольца в Москве.
22 апреля 1990 года как член Президентского совета я должен был участвовать в церемонии, посвященной памяти В.И. Ленина. С небольшим опозданием вошел со стороны Кремля в помещение перед Мавзолеем, где уже собрались члены Президентского совета, политбюро и некоторые члены правительства. Вижу – М.С. Горбачев только что подписал какую-то бумагу. Заметив меня, он как-то смутился и пошутил: вот, мол, и исполнитель пришел. И зачитал мне суть того, что только что они с Рыжковым «сочинили»: демонстрации в пределах Садового кольца запрещены, если на то нет разрешения Совмина СССР.
Я пожалел Совмин. Надо же было меня спросить. Ничего не изменится. Разрешения будут давать. Так и получилось. Уже через неделю Совмин вынужден был «разрешить» проведение первомайских демонстраций.
Никогда не надо запрещать то, что запретить невозможно, что все равно состоится. А указ этот, поскольку он противоречил Конституции, вскоре был отменен Комитетом конституционного надзора.
Самая серьезная стычка по поводу демонстраций произошла накануне Октябрьских праздников 1990 года.
Проходило заседание Президентского совета. До этого было поручено А. Лукьянову, председателю Мосисполкома Ю. Лужкову и мне разобраться в ситуации, складывающейся по празднованию Седьмого ноября. Намечалось проведение нескольких альтернативных демонстраций. По всей стране была сложная ситуация… В Москве в контакте с Моссоветом много работал П. Богданов, начальник московской милиции. Свели все многообразие демонстраций к трем: одна – официальная, вторая – альтернативная (Т. Гдлян и группа, с ним связанная) и третья – демонстрация демократических сил, желавшая пройти от Лубянки до дома Сахарова. Лукьянов доложил, что мы выработали общее мнение – демонстрации не запрещать. Горбачеву это не понравилось. Я выступил, сказал, что мы запрещать демонстрации не можем. На основании чего? Права нет. Тут В. Крючков резко, что не вязалось с его мягким обликом, потребовал наконец «показать силу». Я согласился: «Вот и покажите. Кто хочет запрещать, пусть свой запрет сам и реализует, милиция этим заниматься не будет».
Здесь взорвался Горбачев. Первый раз я его видел таким возбужденным. Горячо выступил против, обвинил меня в трусости. Получилась небольшая перепалка, как на базаре. Я сказал, что боюсь не за себя, а за него, за авторитет власти и за жизнь людей и, если кого-то не устраиваю, готов хоть сейчас уйти с этой работы, но участвовать в этом не буду.
Демонстрации так и не запретили. Смелых или, точнее, глупых не нашлось.
Когда заседание закончилось, я подошел к Михаилу Сергеевичу: «Кому сдавать дела?» Он даже не посмотрел на меня, но, уже остывая, сказал: «Продолжай работать! Я скажу, когда сдавать».
Я написал заявление, но до праздников не смог попасть на прием. В праздники надо было обеспечивать безопасность. За эти дни остыл и понял, что был не прав. Нельзя устраивать демонстрации президенту на Президентском совете. Хочешь уходить – уходи. Геройства здесь было мало, больше было несдержанности. Позже он мне сказал: «Сам-то ты зачем демонстрации устраиваешь?»
Я решил, что больше заявлений об уходе писать не буду.
Ознакомительная версия.
