принес».
В ответ я стал объяснять Николаю Ивановичу, что работа не окончена, что у меня проблемы, с которыми не знаю, что делать; две-три фразы он слушал спокойно, все так же улыбаясь, он настолько был уверен, что очерк готов, что даже не смог перестроиться. Когда же понял, что я пуст, разговор принял неприятный характер. Он кричал, что это саботаж, что «завалено» важнейшее задание, что мне не место в «Известиях». В конце концов я все же вставил, что для очерка необходима не абстракция, а живой, из плоти и крови секретный сотрудник, что я со всем возможным реализмом собираюсь описать, как он работает, как служит Родине.
«Что же, вы хотите, чтобы они ради вас рассекретили одного из своих работников?»
«Да!» – с жаром воскликнул я. Мне вдруг показалось, что Елистратов понял меня. Но увы!
«Это бред, молодой человек, – продолжил он холодно. – Завтра я доложу главному, и он решит, что с вами делать. Вы свободны».
Дня через три Елистратов зашел к отцу. Весь вечер был очень весел – шутил, подмигивал мне, но о деле не сказал ни слова и, только надев пальто, вдруг попросил его проводить. Мы вышли на улицу. Был конец марта, но снег еще везде держался, лужи, растопленные дневной оттепелью, затянуло ледком, и они хрустели под ногами. Мы молча прошли по бульвару от Кировской мимо Чистых прудов, мимо Казарменного переулка, повернули к Солянке, и тут, уже подходя к дому, Николай Иванович сказал:
«А знаешь, Сережа, главный тебя поддержал. Он уже сам звонил на Лубянку. Поначалу чекисты, конечно, на дыбы: виданное ли дело – рассекречивать сотрудников. Тогда он – в ЦК. Там все поняли правильно и – за. Он снова на Лубянку. Они – ни в какую. Тогда – прямо Лаврентию Павловичу, и тот, представь, немедля санкционировал. Так что все, Сереженька, как в сказке. Поздравляю тебя. Завтра опять пойдешь к Петрову, он уже все знает и даст тебе героя для очерка».
Утром мы созвонились с Петровым, и к десяти я был у него.
«Пишите исходные данные, – сказал он, – Кострюков Константин. Фронтовик, преподавал математику в школе. Расследование, которое мы начали благодаря его помощи, еще не окончено, но уже можно сказать, что дело будет из крупнейших: здесь и предательство Родины, и шпионаж, и антисоветская агитация».
Когда я услышал фамилию Кострюкова, мне в голову не пришло, что это мой однополчанин Костя Кострюков, слишком невероятным было совпадение. Но, как ни странно, дописывая очерк, рисуя портрет своего героя, я, когда невольно, а когда и намеренно, брал многие черты моего фронтового товарища. Может, поэтому его облик получился таким живым.
Через два дня очерк «Дознание ведет Константин Кострюков» был подписан в печать и тридцатого марта появился на второй странице «Известий». Без всяких скидок можно сказать: это оказалась бомба. Если в среднем в «Известия» приходило несколько сот писем в день, то на «Константина Кострюкова» уже в первую неделю отозвалось шестьдесят тысяч человек, а за месяц пришло почти полмиллиона писем. Еще замечательнее были цифры, которые сообщил мне подполковник Петров. За тот же месяц у органов появился почти миллион новых добровольных помощников, и по их материалам было начато свыше ста тысяч дел. Это была настоящая виктория. ЦК партии чрезвычайно высоко оценил совместную работу МГБ и «Известий». Лаврентий Павлович лично несколько раз звонил нашему главному, благодарил, обещал всяческое содействие.
В последующие несколько недель мы дали еще ряд публикаций о Кострюкове, в том числе и подробное интервью с ним. Однако интерес не ослабевал. В каждом втором письме был вопрос, почему «Известия» не организуют личную встречу Константина Кострюкова с читателями. В конце концов органы пошли и на это. Встреча планировалась в аудитории Политехнического музея, но желающих было столько (три четверти немосквичи и приехали в столицу только, чтобы увидеть Кострюкова), что ее перенесли в Колонный зал Дома Союзов. Прошла она с огромным успехом. Было много благодарственных писем, и почти во всех – два требования: во-первых, чтобы такие встречи-отчеты стали регулярными, и во-вторых, чтобы в «Известиях» появилась постоянная рубрика, посвященная его делу. Условное название – «Дознание ведет Константин Кострюков». Первое было принято сразу. Труднее получилось со вторым.
Вскоре после появления рубрики «Дознание ведет Константин Кострюков» читатели стали настаивать, чтобы и действительно следствие было поручено самому Константину Николаевичу, так много сделавшему для его успеха. Кстати, дело Кострюкова вел опытный следователь майор Кононов. Министерство государственной безопасности ответило категорическим отказом. Мы в свою очередь объяснили читателям, что отсутствие специального образования лишает Константина Кострюкова такой возможности. Однако вал писем нарастал, наше объяснение никого не убедило, все приняли его за отговорку. Пришлось главному опять идти в ЦК, и ЦК выступил на стороне читателей. В постановлении говорилось, что подобные инициативы с мест следует поддерживать. Уже на следующий день Кононов был отстранен от ведения следствия, а дело передано самому Кострюкову.
Читатели оказались правы. После назначения Кострюкова следствие стало быстро набирать обороты. Удалось найти связь между однополчанином Кострюкова Климовым и одним из арестованных по делу о вредительстве на шахтах Донбасса, они оказались двоюродными братьями. Несколько родственников другого однополчанина – Строгова – находились во время войны на территории, временно оккупированной немцами. Были арестованы также Лидия и ее новый муж, лейтенант МГБ Пастухов, знавшие о вредительстве первого мужа Лидии.
Несколько раз мне довелось присутствовать на допросах, которые вел Константин Николаевич. Должен признаться, они произвели сильное впечатление. Первый раз это была очная ставка между бывшими однополчанами Климовым и Строговым, обвинявшимися в предательстве и измене Родине. На отдельных допросах, когда дело находилось еще в ведении Кононова, оба, сговорившись, показывали, что Родину свою не предавали и не собирались ей изменить, что обмундирование сменяли на обычную одежду, чтобы можно было в деревни заходить, почти в каждой уже были немцы, и их, будь они в форме, конечно, взяли бы. А если в деревни не заходить, где же едой разжиться? Климов и Строгов утверждали, что в немцев не стрелять они не договаривались, просто, когда отбились от своих, осталось у них по два патрона на брата, а с двумя патронами только дурак в бой вступать будет. Немцам ничего не сделаешь, а их или убьют, или в лагерь. Вот и решили, что надо к своим пробираться, тогда и посчитаются с фрицами. Кононов так и не сумел их расколоть.
Когда дело перешло к Кострюкову, он на первых порах даже не заговаривал о предательстве. Это были скорее не допросы, а беседы. По очереди в кабинет Константина Николаевича приводили то Климова, то Строгова, и они вместе вспоминали, шаг за шагом восстанавливали общую фронтовую жизнь – июльские и августовские бои сорок первого года, окружение, долгий путь на восток. В изумительной памяти Константина Николаевича сохранились все подробности, все
