крови на рубашке.
Газета выпала из рук.
— Синьора, вам плохо? — участливо спросил официант. — Синьора!
— А? Что?
— Вам плохо?
— Нет, нет.
Официант поднял газету, положил ее на столик и отошел.
Маргарита не могла оторваться от ужасной фотографии. Что они с ним сделали! Она смотрела на газетный снимок, а видела перед собой живого, сильного Муссолини, сжимавшего ее в своих ручищах. Бык! Освежеванный.
Если бы ты меня послушал, Бенито… Как я тебя любила…
Заметка под фотографией сообщала, что, переодевшись немецким солдатом, Дуче отступал вместе с немцами, но был захвачен в плен итальянскими партизанами. Они расстреляли его вместе с любовницей, отвезли трупы в Милан и под улюлюканье толпы подвесили их вниз головой на площади Лорето.
За считанные часы перед расстрелом на коротком допросе командир партизан спросил Муссолини, почему он предал социализм. «Это социализм предал меня», — отрешенно бросил Муссолини.
Мог ли он представить себе, что будет висеть на той самой площади Лорето, на которой Анжелика Балабанова задала ему вещий вопрос: «А где повесят нас, когда пролетариат с нами не согласится?»
* * *
Из названия своих мемуаров «Моя вина, или Муссолини, каким я его знала» Маргарита убрала «Моя вина», сочтя, что искупила ее самим фактом написания мемуаров. Да и можно ли вменять ей в вину, что она искренне верила в фашизм. А что Муссолини потом скатился до диктатуры — так это не ее вина.
В «Муссолини, каким я его знала» он был лишен всякого глянца. Неуверенный в себе, самовлюбленный, высокомерный, трусливый недоучка, он был одержим такой жаждой власти, что забыл об итальянском народе, ради которого когда-то создал фашистское движение. А тут еще и пагубное влияние Гитлера.
Маргарита отказалась издавать мемуары в Америке. Она не захотела делиться сокровенным с такой огромной аудиторией и опубликовала их в переводе на испанский в газете «Критика». Там они печатались с продолжением, не вызвав у публики особого интереса. А редактор «Критики» вспоминал, что Маргарита долго торговалась с ним из-за гонорара.
В 1947 году шестидесятисемилетняя Маргарита вернулась в Италию.
Радость от встречи с родиной и с детьми была омрачена тем, что в сутолоке аэропорта у нее украли кошелек.
Близкий друг Маргариты, американский художник Джордж Биддл, поселившийся в Италии еще до войны, увидев Маргариту после долгого перерыва, был потрясен: «Ей было трудно ходить из-за больного колена, и временами казалось, что она глухая. У нее начали выпадать волосы, а их остатки выглядели так, будто они не знают ни воды, ни расчески. Да и вся она какая-то неухоженная. Но больше всего в этой когда-то веселой, жизнерадостной и сильной женщине меня поразил взгляд. Испуганный, растерянный, заискивающий. Взгляд старухи (…) Эта женщина — трагический пример того, как диктатура разлагает и калечит человека (…) Ее ум и душа отравлены многолетним сотрудничеством с пагубным движением (…) Эта несчастная женщина думала и поступала исключительно под воздействием (…) жажды власти» [274].
Маргарита не захотела возвращаться в свою римскую квартиру и сняла апартаменты в одном из самых дорогих отелей. Журналисты быстро пронюхали, где она поселилась, и накинулись на нее.
Укутав ноги в плед и закурив, Маргарита показала журналистам испанское издание своей «Истории современной живописи», но их интересовал только Муссолини.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с Дуче.
— Да что рассказывать, — скривилась Маргарита, — были мы с ним дружны. Я в него верила, пока он вел разумную политику и не начал войну в Абиссинии.
— Каковы ваши политические взгляды?
— В юности я была социалисткой. Всю жизнь занималась политикой, а сейчас хочу от нее отдохнуть.
— Что вы думаете о послевоенной Италии?
— Уж очень много журналистов, писавших при фашизме, продолжают писать и сейчас, — саркастически усмехнулась Маргарита.
Знакомые шарахались от Маргариты и, едва завидев ее, торопливо переходили на другую сторону улицы, гости ее бывшего салона не хотели о ней и слышать, и даже совсем чужие боялись очутиться на людях рядом с ней.
Неприятная сцена произошла, когда Маргарита стояла в очереди на первой послевоенной венецианской Биеннале. Ее узнал один коммунист и вытащил из очереди с криком: «Вон отсюда, тут нет места таким фашисткам, как вы!»
В Италии фашизм вышел из моды. Ему на смену шел коммунизм.
* * *
Состояние итальянской экономики и послевоенная инфляция так напугали Маргариту, что она начала распродавать свою коллекцию. Потом решила продать право на публикацию писем Муссолини. Их у Маргариты хранилось более тысячи. Но так и не продала. Видимо, испугалась, что раскроется в полной мере ее роль в становлении фашизма. Как бы то ни было, письма Муссолини так и не были опубликованы, и судьба их неизвестна.
* * *
Через восемь лет после того, как Маргарита вернулась в Италию, вышла в свет ее новая книга «Вода под мостом», которую она не называла мемуарами, но вспоминала в ней о детстве в Венеции, о бабушке Дольчетте и других людях. Любители скандалов были разочарованы: фашизм упоминался в книге только один раз, а Муссолини — вообще ни разу, хотя описанные события происходили до середины 30-х годов.
Маргарита жила то в Риме, то в Венеции, то в Иль Сольдо и раз в год обязательно ездила в Париж. А в 1956 году она совершила большое турне. Побывала в Индии, на Цейлоне, в Гонконге и в Японии.
Шел 1960 год. Маргарите исполнилось восемьдесят лет. И в том же году умер ее двадцатишестилетний внук Роберто — старший сын Фьяметты.
На похоронах всем было как-то неловко смотреть на старуху с седыми космами и ярко накрашенными губами. «Размалеванная потаскуха», — сказал кто-то из похоронной процессии.
* * *
Однажды мимо Маргаритиного дома в Иль Сольдо проходила цыганка и увидела на веранде старую синьору.
— Давай погадаю. Я тебе будущее скажу.
— Да у меня его уже нет, будущего-то. Давай лучше я тебе погадаю.
Цыганка засмеялась и ушла.
Зайдя в дом, Маргарита раскрыла наугад зачитанного до дыр Данте и попала на «Чистилище. Песнь двадцать пятая. Круг седьмой»:
Когда ж у Лахезис [275] весь лен ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится [276].
Маргарита оторвала листок настольного календаря — 29 октября 1961 года. Она скомкала его и бросила в корзину для бумаг. Потом долго раскладывала пасьянс и около полуночи пошла спать. Стоило ей лечь и погасить свет, как перед глазами привычно поплыли лица ее первенца Роберто, Чезаре,
