Еще тогда Некрасов обращал внимание Ивана Сергеевича на автора повести — «это талант новый и, кажется, надежный».
«Понукай его писать, — отвечал Тургенев, — скажи ему, если это может его интересовать, что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему».
Молодому писателю были, конечно, очень лестны похвалы Тургенева, произведения которого он хорошо знал. Л. Толстой отмечал тогда в своем дневнике, что «как-то трудно писать после него».
Тургенева так заинтересовал дебют Льва Толстого, что он стал наводить справки об авторе «Детства». Ему было известно, что в двадцати верстах от Спасского, в имении Покровское, живут какие-то Толстые. То была семья родной сестры Льва Николаевича, Марьи Николаевны, которая была замужем за своим дальним родственником — Валерьяном Толстым.
В декабре 1852 года тетка Льва Толстого, Т. Ергольская, писала ему: «Твой литературный дебют произвел много шума и волнения среди соседей Валерьяна: все интересуются знать, кто этот новый писатель, выступивший с таким успехом; более всех заинтересован Тургенев, автор «Записок охотника»; он расспрашивает всех и каждого, нет ли у Мари брата на Кавказе, который пишет, и говорит: если этот молодой человек будет продолжать так, как он начал, он пойдет далеко».
Вскоре Некрасов известил Ивана Сергеевича о намерении Льва Толстого посвятить ему, Тургеневу, свою повесть «Рубка леса». «Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие «Записки охотника». А один офицер так просто Гамлет Щигровского уезда в армейском мундире. Но все это далеко от подражания, схватывающего одну внешность».
И вот теперь в Спасском они говорили о новой повести «Отрочество», присланной Львом Николаевичем в «Современник». Она должна была появиться в десятой книжке журнала. Литераторы, близко стоявшие к редакции, уже успели прочитать ее и единодушно восторгались ею, отмечая самобытность и поэтичность этого произведения.
Некрасов заявил, что такие места в «Отрочестве», как описание летней дороги, картина грозы, рассказ о переживаниях наказанного мальчика показывают, что повести Толстого суждено навсегда остаться в литературе.
Уезжая из Спасского, поэт обещал Тургеневу тотчас же выслать из Петербурга экземпляр «Современника», в котором помещено «Отрочество».
Тургенев настойчиво просил Некрасова сообщать ему в письмах военные известия:
— Ведь письма все-таки дня на два раньше приходят сюда, чем газеты, — говорил он.
Вскоре к Тургеневу приехал из Покровского познакомиться с ним муж Марьи Николаевны, Валерьян Толстой, а затем Тургенев и сам отправился туда с ответным визитом.
29 октября 1854 года он писал Некрасову: «Я привезу с собою небольшую, но очень недурную повесть Каратеева (которого ты у меня видел)[31]. Познакомился я с Толстым. Жена графа (Валерьяна. — Н. Б.) Толстого, моего соседа — сестра автора «Отрочества» — премилая женщина, умна, добра и очень привлекательна. Я узнал много подробностей об ее брате… Видел его портрет. Некрасивое, но умное и замечательное лицо…»
Лев Толстой, находившийся в крымской армии, узнав от родных, что Тургенев приезжал в Покровское, был несказанно обрадован этим и просил передать Тургеневу, что хотя он знает его лишь по повестям и рассказам, но чувствует потребность о многом говорить с ним…[32]
Наступил 1855 год. Общее внимание было приковано к далекому Севастополю, где шла беспримерная в истории героическая борьба.
В обществе открыто возмущались лживостью официальных реляций, отсутствием надлежащего вооружения войск, алчностью крупных чиновников и помещиков, наживавшихся на военных поставках. Даже люди, придерживавшиеся консервативных взглядов, становились в оппозицию к царскому правительству, приведшему Россию к такому положению, когда никакие жертвы, принесенные народом, уже не могли спасти ее от поражения.
18 февраля столицу облетело известие о внезапной смерти Николая I, последовавшей в самый разгар Севастопольской битвы и воспринятой всеми передовыми людьми в стране как знак неизбежного крушения самодержавно-крепостнического строя.
Чувство ликования и надежды охватило все прогрессивные слои русского общества. Начинался новый подъем освободительного движения. Реакция дрогнула — цензурные ограничения, дававшие прежде чувствовать себя на каждом шагу, теперь заметно ослабли.
На арену общественной борьбы вступала революционно настроенная разночинная интеллигенция, выражавшая интересы закабаленного народа.
Весной 1855 года в Петербургском университете состоялась защита диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности», которой не давали хода около двух лет.
Она как бы положила начало заметному усилению классового размежевания сил в литературе. Чем острее выдвигалась историей задача освобождения крестьян от крепостного гнета, тем резче и явственней обозначалось это размежевание.
На всем протяжении «мрачного семилетия» (1848–1855) лагерь реакции стремился перечеркнуть заветы Белинского и гоголевские традиции критического реализма, противопоставляя им в различных вариациях теорию чистого искусства, уводившую литературу от жизни народа.
«Современник», руководимый Некрасовым, препятствовал, насколько то было возможно в ту пору, усилиям реакционных критиков, но самую полемику с ними по этим вопросам приходилось вести осторожно и глухо, потому что после дела петрашевцев даже имя Белинского было запрещено упоминать в печати.
Таким образом, свобода действий оставалась, в сущности, лишь за отрицателями идей Белинского и Гоголя. На это неравенство средств и указывал скрыто Некрасов, возражая в «Современнике» критику-славянофилу Аполлону Григорьеву, «знающему твердо, что те, которые бы хотели вступиться за того, на кого он нападает, не имеют в руках своих равного оружия».
Положение осложнялось еще и потому, что Некрасов не мог систематически выступать на страницах своего журнала в качестве критика и тем более теоретика, ибо его призвание заключалось в другом.
А те из сотрудников «Современника», которые могли бы претендовать на звание теоретиков (Анненков, Боткин, Дружинин), не были последователями Белинского. Напротив, они постепенно все более смыкались с провозвестниками реакционных течений в литературе и искусстве.
До самого прихода Чернышевского в «Современник» в критико-библиографическом отделе журнала не было человека, способного восстановить и развивать дальше в новых условиях традиции Белинского. Некрасов, превосходно понимавший всю важность этих традиций, был одинок, пока рядом с ним не начал работать Чернышевский.
