реклама, все выключают телевизор. А ты как?
— Да тоже пою в мыльных операх.
— Ну и как?
— Стараюсь…
— С чего бы это?
— Да, понимаешь, я представляю, что где-то на Дальнем Западе перед телевизором сидит старая толстая леди, и она такая толстая и такая старая, что не может встать и выключить телевизор. Вот для нее я и стараюсь.
Семя было брошено и проросло в глубокое убеждение, что в любых обстоятельствах и при любой мере способностей надо стараться делать все по доступному тебе максимуму. К тому же не всегда известно, как и куда может повернуться твое исследование, и, возможно, самый незначительный результат может оказаться кончиком большого клубка, той самой нитью Ариадны.
Мало-помалу я начал врастать в московскую науку. Лаборатория стала родным домом, где мы были все время, кроме короткого сна, в развеселом общежитии на Соколе.
Это была замечательная жизнь в те далекие времена, когда все были живы, а некоторые даже еще не успели родиться. Сил по молодости хватало на все, в том числе и на крепкий прикол, которым раньше называли хорошую шутку. Слегка подшучивали даже и над Львом Манусовичем. Руководить наукой в институте было более чем хлопотно, и времени у него хронически не хватало, а тут еще все подряд со своими проблемами царапаются в дверь или входят без спроса. Вот он и стал вешать на свой кабинет картонку: «Занят, прошу не входить». Эту картонку Васильев аккуратненько снял с гвоздика и гордо сфотографировался с ней на груди вместе с посмеивающимися сотрудниками лаборатории.
Но и до него дошла очередь в ноябре 1968-го, когда на лабораторию надвинулся 40-й год рождения Шефа, и грех было этим не воспользоваться. Носатых туканов, повторявших его профиль, дарили в прошлый раз, а что преподнести в этот юбилейный день, когда будет пройдено ровно полпути до 80-летия, пока не приходило в голову никому. Делать надо было тонко, так как мгновенная сообразительность Шефа и его острый язык были хорошо известны далеко за пределами лаборатории. Вот и сидели, наморщив лбы, пятеро молодых сотрудников и трое аспирантов.
Для полноты картины пара слов о каждом. Юра Ровенский, романтик-сердцеед, всегда находился в приподнятом настроении и был готов на любую авантюру. Его уравновешивали основательная Инна Славная и веселая Тамара Ягорская вместе с заводной лаборанткой Раей Солиной. Склонный к проектам космического масштаба Андрей Маленков и я, скромный патолог из Вязьмы в звании м.н.с., дополняли компанию. С отличными ребятами, аспирантами из Казахстана, Мейрамом Тургуновым (Мишей Большим), Мадыниетом Сарсембаевым (Мишей Маленьким) и Ревой Адильгиреевой мы сразу нашли общий язык. Миша Большой был почти двухметрового роста и выдающейся костлявости, в отличие от небольшого и округлого Миши Маленького. Молодым лаборанткам мы всерьез объясняли, что когда Миша Большой в очередной раз просиживает брюки, то из каждой штанины Мише Маленькому шьют обновку. Изящная Рева с маленьким ярким ротиком была яростной спорщицей и говорила так быстро, что не вдруг удавалось уловить, а что, собственно, она хочет сказать. Ввиду иностранного подданства аспирантки из Китая Пан Чжилин и Оу Баосян, равно как и вьетнамский стажер Льен Фам, в заговор не вовлекались. Льен по возрасту годился нам почти в отцы. Выходец из состоятельной семьи, он получил часть медицинского образования во Франции, а остальное — в ее тюрьмах и партизанских отрядах Вьетнама. Воевал под Дьенбьенфу комиссаром противотанкового батальона. Когда мы спрашивали, какие у них были пушки, он только смеялся. Потом выяснилось, что ходили они с минами, привязанными к бамбуковым шестам, которые надо было сунуть под танк. Короче, батальон смертников.
Чжилин, как и предписывалось китайским товарищам, была образцом преданности партии и на застольный вопрос: «А какое блюдо ты любишь больше всего?» — отвечала деревянным голосом: «Я люблю Мао Цзэдун!» Помнится, приехала к нам делегация из Югославии. Югославских коммунистов тогда обзывали ревизионистами, и китайцы их на дух не переносили. Чжилин исчезла, как только гости приблизились к нашей лаборатории, и появилась только после их ухода. Мы этого просто не заметили, а Льен, когда она вернулась, хитренько прищурился и пропел медовым голосом: «Чжилин, Чжилин, к тебе Тито приход и ль!» Надо было видеть реакцию бедной Чжилинки…
А с Оу Баосян тоже бы история, правда, уже позднее. Защитила она диссертацию. Естественно, все поздравляли, а руководитель, то есть Юрий Маркович, даже поцеловал в щечку. Бедолага от такой интимности упала в обморок.
В «заговор» входила и Вита Ильинична Гельштейн, наш старший научный сотрудник, всей душой преданная науке и лично Юрию Марковичу. В те времена она была молодой, экспансивной, плотно сбитой, со слегка пробивающимися усиками и вечной папиросой «Беломор». В годы мракобесия она была столь же верным соратником Шабада, как и Юрий Маркович. Смелости ей было не занимать. В свои 20 лет, когда началась война, она вместе с подругой Полей Гельман пошла в военкомат с заявлением в летную школу. Вита медкомиссию не прошла, а Полина всю войну на деревянном биплане У-2, который немцы называли «рус-фанер», без парашюта, но с 300 килограммами бомб утюжила по ночам немецкий передний край. Это был женский полк ночных бомбардировщиков, в котором воевали, бомбили и горели 18–20-летние девочки. Говорят, что немцы называли их «ночными ведьмами». В конце войны гвардии старший лейтенант Полина Гельман за 860 ночных вылетов получила звание Героя Советского Союза. Зная характер и темперамент Виты Ильиничны, я не сомневаюсь, что и она была бы не хуже.
Видимо, Шеф что-то предчувствовал, потому что за три дня до юбилея ходил по комнатам и строго-настрого предупреждал: не сметь никаких подарков!
В положенный день 26 ноября все спозаранку были на работе и сидели смирненько, как мыши. Шеф пришел в свой кабинет ровно к девяти и, открывши дверь, остановился в ярости. На столе лежал объемистый пакет, перевязанный желтой ленточкой с кокетливым бантиком, а на упаковке было крупно выведено: «ПОДАРОК». Уж не знаю, что чувствовал он, разрывая обертку, и сколько меда пролилось на его душу, когда он увидел, что там не носатые туканы и не сервиз «Мадонна» из ГДР, а книги, которые его любимые сотруднички «зачитали» в разное время.
Вторым блюдом юбилея был музей — музей профессора Васильева.
