— Умереть не боюсь. Умереть всякий сможет. Страшна не смерть, другое… — он помедлил и хриплым, сразу осевшим голосом добавил: — Знаешь, что было сказано мне? «Долетишь, Чкалов, — пять лет войны не будет». Понял?.. Теперь понял, какой груз везу на крыльях?
И он с таким выражением поглядел в тёмное окно, будто хотел увидеть там завтрашнюю грозную свою неизвестность.
— Прошу к ужину, — позвала из столовой Ольга Эразмовна.
— Пойдём.
Шофер Чкалова Филипп Иванович с беспокойством поглядывал на часы. Валерий Павлович, заметив это, быстро встал из-за стола и прошёл в детскую. Постояв у кроватки спящей дочери, он нежно поцеловал её в голову и стал собираться в дорогу. С женой распрощался внизу, у ворот.
— Прости, Ольга, родным на старте присутствовать не разрешено…
Валерий Павлович сел рядом с шофёром, и мы помчались по Садовому кольцу. Перед светофором на перекрестке возле сада, где я недавно сидел на скамейке, машина на секунду замедлила свой бег.
Увидев у ворот ребят с цветами, Чкалов почему-то нахмурился. Филипп Иванович включил скорость, и машина с гулом устремилась вперед.
— А ну, стой!
Взвизгнув на тормозах, машина, как вкопанная, остановилась на месте.
— Что случилось, Валер Павлыч? — с беспокойством обернулся шофер.
— Дело. Ожидай здесь. Сейчас воротимся. Пошли! — Чкалов неуклюже вывалился из машины и вразвалку пошагал к воротам сада. — Понимаешь, — смущённо басил он вполголоса, — трое ребят. С цветами. Корзина-то доверху полна, а цветы у них никто не покупает… Гляди-ка!
Это были встреченные мною мальчуганы. Старший, с заботливо расчёсанными на пробор мокрыми волосами, несмело предлагал прохожим букеты жёлтых кувшинок. Его приятель, в рубашке с расстёгнутым воротом, откуда выглядывал уголочек полосатой флотской тельняшки, стоял у корзины с цветами. А самый младший, с засученной штаниной, устало дремал, сидя верхом на пустом перевёрнутом ведре; в его сонных полусогнутых пальцах, рядом с букетом синих васильков, лежал самодельный планерчик, похожий на большую пойманную стрекозу с прозрачными крылышками. Грязь на его ноге засохла ломкой корочкой и из чёрной превратилась в светло-серую.
Валерий Павлович, не торопясь, будто на прогулке, подошел к корзине, заваленной золотыми кувшинками.
— Дядя, возьмите букетик, — с надеждой предложил мальчуган.
— Что, друже, не берут? — сочувственно спросил Чкалов.
— Плохо берут.
— А почему? Не догадываешься?
— Нет.
— Несмекалистый, брат, из тебя купец. Жёлтый цвет — это, говорят, цвет разлуки, А людям твоя разлука как раз и не нужна. Понял, голова садовая? То-то…
— А я думал, что желтые красивее, — огорченно произнес мальчик. — Мы за ними целый день по болотам лазили…
— Вижу, вижу, — кивнул Чкалов на спящего мальчугана с вымазанной ногой. — Брат небось?
— Не, сосед. Дяденька, возьмите хоть один букетик, вы- ручьте…
— Желтые не возьму, — отмахнулся Чкалов. — А вот эти, пожалуй, подойдут, — сказал он, нагибаясь, и осторожно вытянул из руки мальчика букет синих васильков. Откинув руку в сторону, Валерий Павлович полюбовался васильками. — Вся Россия в них — скромная, милая, простая.
Он вынул из бумажника деньги.
— Бери-ка.
— У нас дядя, сдачи нету…
— Бери, бери, без сдачи. Это вам на книги. Потом когда-нибудь отдашь.
Мальчуган нерешительно взял бумажку.
— А где вас искать?..
Но Чкалов не успел ответить: откуда-то из темноты появился Филипп Иванович; он укоризненно покачал головой.
— Ежели с каждым парнишкой эдак на углах останавливаться, то мы, пожалуй, и к рассвету не доберёмся. Да разве ж возможно так к государственному делу относиться?
— А это что, разве не государственное дело? — добродушно прогудел Чкалов. — Наши продолжатели.
Но Филипп Иванович, имея, видно, в этом немалый опыт, без всякого стеснения взял Валерия Павловича под руку.
— Дядя, где же вас найти, отдать долг? — выкрикнул вслед мальчуган.
— Приходи на аэродром, там всякий скажет.
— А как спросить вас?
— Спроси Чкалова.
— Чкалова?.. Дядя, берите все цветы! Все. Вместе с корзинкой!
— Ладно, в другой раз…
Чистое нежно-палевое небо обещало хорошую погоду. От леса, стелясь по земле, медленно ползло облачко утреннего тумана. Мотор уже опробован. Последние пожатия рук.
— Счастливого пути!
Люк закрылся. Стартер взмахнул белым флагом, и огромная длиннокрылая птица, подняв хвост, ринулась с горки в розовое утро, навстречу неизвестности.
…Весь мир с напряжением следил за перелетом трёх русских летчиков. Уже более шестидесяти часов находились они в воздухе, пробиваясь к берегам Северной Америки.
Тёмные облака висят над Москвой. Дождь и сумерки навевают тоску. Где самолёт? Почему прервалась связь с экипажем? Не погибли ли? Где они там, над безлюдными льдами Арктики?
Тревожные мысли не дают покоя, мучают. И вдруг… Сквозь дождь и ветер, сквозь бури и туманы, пройдя над морями и океанами, в Москву долетел еле уловимый голос Чкалова:
— …Обещание, данное в Кремле, выполнено. Мы пересекли Северный полюс, принеся на наших крыльях дружбу советского народа народу Америки…
Радио трещит, голос то гаснет, то возникает вновь:
— Сердечное спасибо за встречу, за гостеприимство, за эти венки из пышных роз, которыми вы увенчали наш подвиг. Разрешите и мне преподнести вам вот этот скромный букетик васильков — простых цветов России. Они перелетели с нами через Северный полюс… Пусть они расскажут вам о добрых чувствах нашего народа…
Какой это был счастливый день — друзья долетели!
Домой герои возвращались через Атлантический океан на пароходе «Нормандия».
Встреча произошла на границе. Чкалов устал и заметно осунулся.
Вагон-салон прицеплен в хвосте поезда, его бросает из стороны в сторону: на столике безостановочно дребезжит чайная посуда.
— Вот так же трясёт, когда самолет начинает обледеневать…
Валерий Павлович взволнованно глядит в окно вагона на убегающие линии рельсов: граница позади. Поезд мчится по родной стороне.
В вагоне душно от цветов, всё завалено букетами увядающих роз и георгинов.
— Да, полёт был трудный, — вспоминает он. — И погода встретила сурово. И кислороду не хватало. Мы были подготовлены к различным опасностям. Но ко всему ожидаемому прибавилось ещё кое-что неприятное…
Валерий Павлович не спеша извлекает из пачки сигарету с позолоченным ободком.
