Иногда говорят: со всех сторон гость красив, но все-таки самое красивое у гостя — спина. В этот раз я понял смысл поговорки. Спина уходящего гостя показалась мне прекрасной. "Ну, — с облегчением вздохнул я, — все беды этого вечера кончились, и теперь можно спокойно выспаться". Я торопливо защелкнул дверь, воровато залез под одеяло и тотчас уснул. Спалось мне спокойно, как спится только под теплой буркой, когда на дворе шумит дождь. Мне снилось, что я и правда лежу под буркой около костра, а вокруг сидят чабаны. Они подкладывают в костер дров. Костер дымит, а дым ест мне глаза и щекочет в носу. Потом я оказался как будто в пекарне, где очень жарко и пахнет почему-то горелым. Потом сон перешел на то, что мы с друзьями выехали в воскресенье за город и жарим душистые шашлыки.
Проснулся я от нестерпимой рези в глазах. Вскочил, ничего не вижу. В комнате полно дыму, а у дверей как будто даже горит. Бросившись к огню, я увидел, что догорает мой чемодан.
Весь он у меня был в наклейках первоклассных отелей мира. Сколько стран повидали мы с ним! Сколько таможен миновали благополучно! Правда, никогда в нем не было ничего такого, но ведь и бутылка водки, которую везешь за границу друзьям в подарок, либо лишняя пачка сигарет может иногда вызвать неудовольствие таможенного чиновника. Ну, или там кофточка для жены.
И вот — ни на одной таможне не погорел мой чемодан, а в мирном номере московской гостиницы сгорел.
Я торопливо схватил горящие остатки чемодана, бросил их в ванну и пустил воду. Новые клубы дыма поднялись в воздух. Я уже успел обжечь себе руки и, кажется, лицо, но нужно было тушить теперь стул, на котором раньше стоял чемодан, а также ковер, а также и штору. Я бросился звонить дежурной по этажу.
— Я — горю! — прокричал я в трубку. — Приходите меня спасать! Но дежурная, видимо, подумала, что Расул не может гореть иначе, как огнем любви, и что в данном случае я сгораю от любви к ней. Спокойно, с материнскими интонациями в голосе она ответила:
— Полноте, Расул, спите. К утру все пройдет!
О женщины! Сколько раз я говорил им в шутку, что я горю, и они верили и приходили ко мне на помощь. Но когда я единственный раз в жизни попал в настоящий огонь, никто не поверил мне.
Словно бравый пожарник, я один на один воевал с огнем. В конце концов мне удалось, конечно, потушить и ковер, и стул, и штору, и начавший обугливаться паркет. Да, я одержал победу над огнем, но прежде чем я это сделал, огонь нанес мне немалый ущерб.
Должно быть, пьяный гость засунул в чемодан окурок, с которого все и началось. Сгорели мои рубашки, костюм, сгорели подарки, привезенные мной из Брюсселя. Администрация гостиницы составила акт на ковер, на стул, на штору, и получилась чудовищная сумма. Самому мне пришлось лечь в больницу. Я позвонил домой жене и сказал, что задерживаюсь по важным делам. Я еще не придумал по каким и обещал позвонить еще раз. Вот что наделал один проклятый окурок.
Но скажу вам, что все это оказалось мелочью по сравнению с главным моим ущербом. На дне чемодана лежала рукопись, над которой я работал уже два года…
Говорят, что самая большая рыбина та, которая сорвалась; самый богатый тур тот, по которому промахнулся; самая красивая женщина та, которая ушла от тебя.
Многие страницы моей рукописи сгорели! Теперь мне кажется, что это были лучшие страницы.
Кроме того, сорвавшаяся рыбина все равно была не моя. Тур, по которому промахнулся, был не мой. И женщина, которая ушла, тоже не моя. Но сгоревшие страницы были мои. Я их сам придумал, сам пережил и выстрадал. Я провел над ними немало бессонных ночей и дней в терпеливом труде. Вот отчего я страдал, утратив свою рукопись. Вот отчего я думаю, что это была моя самая лучшая книга.
Я сразу осиротел, как поле, с которого увезли снопы, или как последний сноп, который забыли увезти с поля.
Каждая буква сгоревших страниц стала представляться мне жемчужиной. Строки сияли в моем воображении, как драгоценное ожерелье.
Я был так потрясен, что два года не мог сесть за восстановление утраченного. А когда успокоился и сел, то понял, что я могу, конечно, написать заново и примерно о том же, но восстановить те прежние страницы невозможно.
Точно так же, если у мужа и жены умрет любимый ребенок, они со временем народят другого и будут любить его не меньше, но все же это будет другой человечек, а не тот, которого они потеряли.
Говорят, стихи боятся воды. Стихи — это огонь, а творчество поэта горение. Да, конечно, стихи не должны быть водянистыми. Но пусть их хранит аллах и от такого огня, с которым встретилась моя рукопись в гостиничном номере.
Как у Абуталиба обокрали квартиру. Не знаю уж, как получилось, и кто изловчился, и как вышло, что никого не было дома, но однажды у Абуталиба обокрали квартиру. Бросились проверять:
нет золотых часов дочери, нет золотого кольца, нет серег и других украшений. Нет шубы, нет платьев, нет туфель, нет денег… Жена Абуталиба едва не упала в обморок, дочь бросилась на тахту и зарыдала. Абуталиб же прошел в другую комнату, уселся на полу и стал играть на зурне.
Жена бросилась на Абуталиба:
— Как ты смеешь: такое несчастье, нужно бежать в милицию и к прокурору…
— Что за беда! Мои стихи на месте. Смотри, все мои бумаги лежат, как лежали. Воры их не тронули. С чего же мне огорчаться!
— Кому нужны твои стихи, написанные к тому же на лак-ском языке?
— О, ты ничего не знаешь. Есть люди, даже называющиеся поэтами, которые только и делают, что воруют чужие стихи. Но мои, слава аллаху, уцелели. Целый год я трудился над ними, и если бы они пропали, для меня было бы большое горе. К тому же уцелела зурна. Так отчего ж на радостях не сыграть на ней?!
И Абуталиб, не обращая больше внимания на вопли жены и дочери, продолжал играть на зурне.
Эффенди Капиев мне рассказал. Однажды погожим летним днем Сулейман Стальский лежал на крыше своей сакли и смотрел в небо. Вокруг щебетали птицы, журчали ручьи. Всякий подумал бы, что Сулейман отдыхает. Именно так подумала и жена Сулеймана. Она поднялась на крышу сакли и позвала Сулеймана домой:
— Хинкалы готовы и уже стоят на столе. Пора обедать!
Сулейман не ответил и даже не повернул головы. Через некоторое время Айна второй раз позвала мужа:
— Хинкалы остывают, скоро их нельзя будет есть!
Сулейман не пошевелился.
Тогда жена принесла обед на крышу, чтобы Сулейман, уж раз ему так хочется, пообедал там. Она подала ему обед, говоря:
— С утра ты ничего не ел. Попробуй, какие вкусные хинкалы я тебе приготовила.
Сулейман рассердился. Он вскочил с места и закричал на свою старательную жену:
— Вечно ты мне мешаешь работать!
