Среди танцующих была там одна пара. Он — высокий, элегантный, утонченный кастилец в костюме, расшитом цветной тесьмой и золотым позументом, красивый, как сам Люцифер. И она. Очень похожа на эту, только, конечно, выросшую не в таких условиях. Я сам не знаю, какой бес дернул меня поухаживать за ней. В танце она пронеслась мимо меня и в нескольких шагах дальше уронила с плеч свою мантилью. Я поднял кружево и, когда танец кончился, передал его ей. Она улыбкой поблагодарила меня. И тут вмешался кавалер.
— Сеньор, — сказал он, — я вижу, что вы иностранец. Вам неизвестны наши обычаи. Я сожалею, что не имею чести быть с вами знакомым, а не то бы я с великим удовольствием представил вас сеньорите. Но так как я не имею этой чести, то прошу вас — прекратите ухаживания за моей невестой.
Он, этот испанец, говорил благородно и вежливо, на превосходном английском языке. У него были отточенные, прекрасные манеры. Я любовался им, честное слово. Невольно напрашивалось сравнение с жадными на наживу неотесанными мужланами, которые украшают собою американские балы.
Ну вот. Начался новый танец. Ко мне подошел мой приятель, тоже американец. Он слышал мой разговор с испанцем и сказал, чтобы я был осторожнее. Я не послушал его. Какая-то бесшабашная удаль овладела мной. И снова, когда испанка пролетала мимо меня со своим кавалером, я улыбнулся ей. Кончился и этот танец. Умолкла музыка. Кто-то подошел ко мне. Я поднял глаза. Это был испанец.
— Я предупреждал вас, — сказал он и неожиданно, без размаха, режущим ударом в лицо свалил меня с ног.
Я тотчас вскочил. Бросился на него, обхватил его за талию и увидел в руке у него стилет. Еще момент и… Да, Боб, вам не с кем было бы заключать контракт. Потом я помню какую-то вспышку, взрыв, лежащего у моих ног испанца, растерянные, недоумевающие лица вокруг, бег по длинной лестнице и руку моего друга американца. Он втаскивал меня в экипаж и кричал кучеру: «Скорее, скорее!».
Оказывается, он тоже увидел стилет в руке кастильца, у него был револьвер; он рефлекторно, без всякого раздумья, выхватил его из кармана и выстрелил моему противнику в лицо.
Билл замолчал.
Рыжая девушка за соседним столиком заказывала шампанское и мороженое.
— Вот видите? — сказал Билл.
— Да, — ответил Дэвис. — А что было дальше?
Серенькая проза, Боб. Когда-нибудь я разоткровенничаюсь и расскажу. А сейчас мне хочется пригласить эту приму кордебалета за наш столик и расспросить о ее жизни.
… Ночь.
И сверканье огромного города.
И тротуары, политые дождем.
Они шли по асфальту, разбрызгивая ногами воду, пропитанную светом реклам.
Прощаясь, Дэвис улыбнулся так, что Билл подумал: до сих пор толстяк держался чуть—чуть в стороне, а сейчас он стал самим собой — хорошим, простым парнем, которому не удалось пробиться на Парнас и который до конца дней своих будет тянуть жесткую редакционную лямку.
… Как-то Дэвис сказал:
— Мне все время не хватало человека вроде вас, Билл. Я горожанин, профессиональный, закоренелый. Мне не пришлось увидеть прерии. Я никогда не выезжал из Штатов. Во мне нет той широты, которая есть в вас. Я доволен, что мы встретились. Вы, как творец, вкладываете в меня новую душу.
— Бросьте, Дэвис. Какой из меня творец!
— Я знаю, что говорю, Портер.
Билл пожал плечами. Однако было приятно. Он знал, что Дэвис не умеет льстить.
После тюрьмы Билл избегал встреч со своими бывшими товарищами по заключению. Единственный человек, которого он хотел бы увидеть, — Эль Дженнингс. Вот в ком была настоящая широта! Но от Эля давно не было писем.
Трудно выносить одиночество в городе с населением в четыре миллиона. И вышло так, что первый и последний человек, с которым Билл крепко подружился в Нью-Йорке и которому он осмелился рассказать кое-что о своем прошлом, был Боб Дэвис, младший редактор «Сэнди Уорлд». Он стал постоянным спутником Билла в путешествиях по «маленькому старому Багдаду над подземкой». Дэвис великолепно знал город. Он ходил по улицам с таким видом, будто сам их распланировал. Он мог рассказать историю каждого здания, каждого закоулка. Его интересно было слушать.
Билл платил Дэвису той же монетой. Он оглушал младшего редактора экзотическими рассказами о карликовых республиках Южной Америки. Однажды он признался, что южноамериканское прошлое мешает ему писать о настоящем.
Перед глазами у меня все время маячат корабли, берег Гондураса, Кордильеры и пальмы. Президенты, бананы, консулы, мулаты — все отплясывает какую—то бешеную сарабанду. Я пытаюсь разделаться с ними, пишу рассказ за рассказом, но ничего не выходит. Они требуют чего—то большего. Я до сих пор не знаю, что им нужно.
— Зато я знаю, — сказал Дэвис. — Хотите покончить с Южной Америкой одним хорошим ударом? Пишите роман!
Билл расхохотался.
— Нет, Боб. Такую штуку мне поднять не под силу. Я — рассказчик. Я не умею размазывать сюжет на двести-триста страниц. Бог с ним, пусть это делают те, кто любит болтать. Я считаю, что один хорошо продуманный абзац маленького рассказа стоит нескольких страниц романа. По-моему, романы пишут те, кто вообще не умеет писать.
— Не люблю спорить, однако вы неправы, Портер, — сказал Дэвис. — Ну хорошо, в таком случае изобретите новую форму романа. Роман, в котором каждая глава — отдельный рассказ, но все рассказы связаны единой мыслью. Каждый рассказ с таким концом, как вы умеете делать.
Билл раскурил сигару и долго смотрел на голубую струйку дыма, которая становилась все прозрачнее.
У меня тринадцать рассказов о всей этой южноамериканской братии. Если их чуточку переделать…
— Вот именно, переделайте их, — поддакнул Дэвис.
— Вы думаете, что-нибудь получится?
— Я уверен в этом. Я прочитал все эти рассказы, потом разложил их на столе… сейчас я вам покажу. — Дэвис выдвинул ящик стола и достал толстую папку. — Смотрите. Первым идет «Лотос и бутылка», который вы посылали Холлу в «Эйнсли», потом «Жертва купидона»… Между ними нужно что-нибудь вставить для связи. Затем «Игра и граммофон», он сюда великолепно подходит. За «Игрой» я поставил «Денежную лихорадку», а за ней…
Оба склонились над столом.
В полночь Билл распростился с младшим редактором.
— Два-три месяца мы с вами не увидимся, — сказал Портер. — Мне придется написать по крайней мере пять глав и сцепить всю вещь так, чтобы она не рассыпалась при чтении. Вы знаете, что я попробую? Кроме отдельных глав с неожиданными концами, сделать конец романа тоже неожиданным. Помните «Сквозь зеркало» Кэррола? В детстве я зачитывался этой книжкой, пока мне в руки не попали другие. Я покажу Латинскую Америку сквозь зеркало, которое умеет увеличивать. На три месяца мне придется стать Плотником, чтобы сколотить все рассказы в роман. Приходите ко мне только в самых важных случаях, Боб. Стучите в дверь двумя двойными ударами, это будет нашим паролем. Я всегда закрываю номер на ключ, когда работаю. О. Генри меняет свое имя. С этого вечера он кэрроловский Плотник. Ему нельзя мешать, иначе он может ошибиться и отрубить себе палец, а то и руку. До свидания, Боб. Спасибо за идею.
