— Ну как, сеньор, вы принимаете мое предложение? — Дон Сабас покровительственно потрепал рукав Билла и откинулся на спинку кресла.
— Это очень серьезный вопрос, сеньор Феррейро, — с достоинством ответил Билл и, привстав, поклонился. — Я не могу ответить сразу. Мне нужно подумать.
— Да, да, вы правы, — кивнул дон Сабас. — Большие дела никогда не свершаются в один день.
… Билл шагал из угла в угол своей комнаты в отеле «Марти». Иногда он подходил к столу, не присаживаясь, набрасывал несколько стремительных строк на большом листе бумаги и снова начинал мерять комнату шагами. Лицо его становилось то надменным, то серьезным. Иногда он громко хохотал, потирал руки. Он заново переживал все написанное.
— Шут гороховый, — пробормотал он, вспоминая разговор с доном Сабасом.
Перо заскрипело по бумаге —
«… Крошечные опереточные народы забавляются игрою в правительства, — писал он, — покуда в один прекрасный день в их водах не появляется молчаливый военный корабль и говорит им: не ломайте игрушек! И вслед за другими приходит искатель счастья, с пустыми карманами, которые он жаждет наполнить, пронырливый, смышленый и жадный делец — янки…»
Он бросил перо на стол и подошел к окну. В стороне Манхэттена сквозило через черную сеть ветвей белесое рассветное небо. Больные, холодные оттенки лежали на домах спящего города.
Окончив роман, он сразу же послал рукопись издательству Мак-Клюр, Филиппе и К0. От Мак-Клюра пришло письмо и чек на 1500 долларов.
«Я уверен, — писал издатель, — что книга будет пользоваться спросом и приобретет колоссальный успех, поэтому мы увеличили сумму Вашего гонорара до 3000. За вычетом 300 долларов, высланных по Вашему требованию, и ста долларов ежемесячно в течение года, Вам причитается 1500 долларов. Поверьте, это царская оплата первой книги еще неизвестного писателя.
Как видите, наше издательство не останавливается ни перед какими расходами, чтобы поддержать расцветающий талант, и выражает надежду, что следующая ваша книга будет издана тоже нашей компанией».
— Прекрасно! — воскликнул Билл. — Это письмо похоже на восхитительную поэму. Особенно хороши те строчки, в которых так и мелькают единицы, пятерки и нули. Господа издатели, поверьте мне, лучшего, чем такие вот письма, вы никогда ничего не писали!
Он тщательно оделся, спустился в вестибюль отеля и позвонил по телефону Дэвису.
— Мистер Боб, — торжественно сказал он в черную трубку, теплую от предыдущего разговора. — Я — калиф. Во внутреннем кармане моего пиджака лежит лепесток волшебного лотоса. С помощью его я могу делать чудеса. Дорогой мой визирь, приглашаю вас прогуляться по Багдаду инкогнито. Встреча через полчаса в салоне «Лост Бленд».
— Я немного устал, Дэвис, — сказал он младшему редактору, когда они уселись за столик. — Я хочу отдохнуть. Целый месяц… нет, недельки три я хочу ничего не делать. Я буду Гарун аль Рашидом. Я хочу разменять свой чек двадцатицентовыми монетками и бросать их горстями в толпу.
— Книга еще не вышла, Билл, подождите, — сказал Дэвис.
— К черту книгу, Боб! Важна не цель, а путь, которым к ней идешь. В самом деле, получится из полутора тысяч долларов мешок двадцатицентовиков?
И началось то, что Билл называл «налетом на старый Багдад».
Он не посещал какие-нибудь отдельные районы города. Его привлекало абсолютно все.
Утром его можно было встретить в Мэдисон-сквере, где среди зелени стояла грубо высеченная статуя Дианы, на плечах которой лежали черные эполеты городской копоти. К полудню он перекочевывал в Грамерси-парк или в Унион-сквер. Обедал он в ресторане Богля на Восьмой авеню, а под вечер направлялся в нижний Вест-Сайд, в кварталы красных кирпичных домов и притворялся, будто хочет снять комнату. Он осматривал одну комнату за другой, торговался с хозяйками, придирался к какому-нибудь пустяку и хохотал, когда накаленная до красного свечения его замечаниями хозяйка с треском захлопывала за ним дверь.
Любил он съездить в деловой центр Манхэттена и потереться там среди банковских служащих, маклеров и политиканов. Иногда уходил на целый вечер в «Луна-парк» на Кони-Айленд и смеялся, и пел, и забавлялся там, как мальчишка, среди пестрой толпы гуляющих.
У знакомого терапевта он открыл своего рода «текущий счет» и постоянно посылал к врачу на прием бродяг, пропойц, калек и безработных, которые не могли сами заплатить за свое лечение.
Однажды Боб Дэвис появился в отеле «Марти» в строгом черном костюме. Ослепительная манишка топорщилась на его груди. Новенький котелок прикрывал редкие волосы. Матово поблескивала кожа дорогих ботинок.
— Черт возьми, Боб, ради чего такая пышность? Может быть, вы стали совладельцем «Унион Пасифик» или получили наследство? — воскликнул Билл, увидев своего друга в столь необычном для него наряде.
«Унион Пасифик» прекрасно обходится без меня, — сказал Дэвис, усаживаясь в кресло. Он вынул из кармана огромный коричневый бумажник и бросил его на стол. — Угадайте, Портер, что у меня здесь?
— Конечно, наследство.
В других делах вы более проницательны, дружище. Ваше обоняние нечувствительно к деньгам. Это и хорошо и плохо.
Дэвис открыл бумажник и подал Биллу вчетверо сложенный лист бумаги.
— Нобль послал меня к вам. Сказал: «Покажите Портеру вот это. Что он ответит».
Билл развернул бумагу. Это был договор. Главный редактор и издатель «Уорлд» предлагал сто долларов за один рассказ в неделю в течение года.
— Ого! — сказал Билл. — Старик начинает меня ценить. Дэвис подал Биллу перо. Движения его были медленны и торжественны.
Сто долларов за рассказ любого объема, хоть в десять строк. Такого предложения от издательств не получал даже сам Марк Твен.
Марк Твен получает десять центов за слово, — сказал Билл. — Я не умею писать коротких рассказов. Моя норма — от трехсот до тысячи слов.
Он опустил перо на бумагу и размашисто подписался.
— Вы оделись к случаю, Боб. Сегодня мы направимсяс вами в оперу.
«Короли и капуста» вышли в декабре 1904 года. Как предсказывал Мак—Клюр, книга дала работу критикам. Первым отозвался журнал «Оутлук», посвятив роману целую страницу. За ним подали свои голоса «Букмэн», «Независимый» и «Критик». Писали не только о романе, но и о рассказах, что были опубликованы в «Мак-Клюрс мэгэзин», «Космополитэн» и в «Журнале для всех». Мнения были, в общем, хорошие, хотя и разные. Критики сходились в одном:
«… В Америке не было еще писателя, который довел бы до такого совершенства технику короткого рассказа».
