Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

современного историка Жюля Мишле. Уже прочитала, достаточно известных

взыскательному образованному читателю, Аристофана, Плутарха, Геродота и Ксенофонта.

Гомера, подчеркивает особо Мария Башкирцева, она знает отлично. Из современных

писателей, с упоением читает Оноре де Бальзака. Его она считает величайшим гением в

мире

Башкирцева, в который уже раз вздыхает, что хотела стать мужчиной и что от женщины у

нее только кожа. Посещая Академию художеств, она снова и снова сетует, что не может

учиться там. Ее мечта создать школу живописи для женщин.

Однако не надо забывать, что в своих занятиях живописью Мария Башкирцева

преуспевает на глазах. Ей позволяют перейти к краскам, и она начинает с натюрмортов. Не

останавливаясь на них, уже через два месяца, она уполномочена своими учителями

перейти к живописи с натуры. Точно также она пропустила гипсы, обязательный этап в

обучении живописи. В своей учебе она прыгает через ступеньку. Робер-Флери и Жулиан

заботятся о ней, как о лошади, которая может доставить им крупный приз. Они поставили

на нее, и ждут результатов заезда. Ее успех - это успех мастерской Жулиана, а значит, новые ученики и новые доходы.

К тому же Жулиан расценивает ее, как ученицу из высшего общества, и думает о ней, как

о хорошей рекламе в этом обществе. Впрочем, учеников у него и так достаточно: после

успеха его учеников на конкурсе в Академии художеств, его мастерская переполнена, но

денег никогда много не бывает.

В октябре ее рисунок Жулиан спускает вниз, к мужчинам. И она получает необыкновенно

высокую оценку. Как высшую похвалу ей твердят о том, что у нее мужская рука. Вообще, о ней столько говорят преподаватели, что это вызывает в мастерской зависть и озлобление.

При каждом ничтожном успехе на нее мечут яростные взгляды.

“Это глупо, но мне тяжело от зависти этих девушек. Это так мелко, так гадко, так низко! Я

никогда не умела завидовать: я просто сожалею, что не могу быть на месте другого.

Я всегда преклоняюсь перед тем, что выше меня; мне досадно, но я преклоняюсь, тогда

как эти твари... эти заранее приготовленные разговоры, эти улыбочки, когда заговорят о

ком-нибудь, кем доволен профессор, эти словца по моему адресу в разговоре о ком-нибудь

другом, которыми хотят показать, что успех в мастерской ровно ничего не означает”.

(Запись от 16 октября 1878 года.)

В конкурсах, которые постоянно проводятся в мастерской, она занимает раз от разу все

более высокие места. К концу года своего обучения она уже идет второй после Бреслау. Но

она понимает, что по сравнению с ней, ребенком в живописи, Бреслау - уже женщина.

Цель у нее теперь одна - догнать свою соперницу. Кладет она на это шесть месяцев. А там

- и перегнать! Потому что первое место есть первое место, а выше него существует еще и

медаль. Тони Робер-Флери так и сказал, что в следующем году она обязательно получит

медаль. Тони оказался пророком, уже в январе, сразу после русского Нового года, она

получает на конкурсе в мастерской медаль, которую ей присуждает триумвират,

состоящий из Лефевра, Буланже и Робера-Флери. Ее рисунок прикалывают к стене с

надписью “Награда”.

Тони вообще стал заходить гораздо чаще, прежде он бывал только по субботам, ему

нравится бывать среди девушек. Тони часто посиживает, развалившись в кресле посреди

мастерской, курит папироску и хвастается медалью, которую он получил на Всемирной

выставке.

После того, как Мария получила медаль, Робер-Флери сказал Лефевру:

- Я тебе говорил, что у нас наверху есть мальчик.

Она довольна, впервые заслужила высшую отметку. Она успокаивает подругу,

мадемуазель Вик, которая прежде была первой, а теперь восьмая:

- Александр Дюма говорит, что одна дурная пьеса не служит доказательством того, что

таланта нет, между тем, как одна хорошая показывает, что он есть. Гений может сделать

дурную вещь, но дурак никогда не сделает хорошей.

Ее снова окружают художники, хвалят, говорят о том, что награду она получила

заслуженно за всю проделанную работу.

Это слышит заехавшая за ней тетя Надин и дрожит от восторга.

В начале 1879 года Мария Башкирцева записывает в свой дневник следующие строки:

“Если живопись не принесет мне довольно скоро славы, я убью себя и все тут. Это решено

уже несколько месяцев... Еще в России я хотела убить себя, но побоялась ада. Я убью себя

в тридцать лет, потому что до тридцати - человек еще молод и может еще надеяться на

успех, или на счастье, или на славу, или на что угодно. Итак, это приведено в порядок, и, если я буду благоразумна, я не буду больше мучиться, не только сегодня вечером, но

никогда”.

Глава пятнадцатая

ПАРИЖ. МУЖЧИНЫ В ЕЕ ЖИЗНИ

С еще большим воодушевлением Муся принимается за работу. Утром она пишет красками, по вечерам занята рисунком. По изданному дневнику можно подумать, что кроме

мастерской, она нигде не бывает, но это не так. Ездят они и в театр, и на прогулки. На

прогулках Мусю раздражает, что ее мать сначала всегда смотрит, есть ли на встречной

карете герб, а уже потом - обратил ли сидящий в ней господин, внимание на ее дочь.

Часто посещает она и палату депутатов, где ее внимание привлекает секретарь Гамбетты

Жозеф Арно де л’Арьежа. В семье новое увлечение, юноша “прекрасный, как

флорентийская бронза”, сразу начинает рассматриваться, как потенциальный супруг. Он

красив, знатен и, безусловно, богат. Башкирцева называет его “этот молодой миллионер”.

Кандидатуры без состояния даже не принимаются в ее семье к рассмотрению. Хотя она

уже начинает догадываться, что в Париже нечего рассчитывать на богатых мужей, что, если уж выходить за бедного, но очень знатного, то надо ехать в Италию. Там князей и

графов знатных обедневших родов - пруд пруди. Впрочем, ей улыбается в этом смысле и

Санкт-Петербург.

Пока же политические взгляды Марии Башкирцевой начинают претерпевать серьезные

изменения. Из бонапартистки она на глазах превращается в ярую республиканку. Как в

свое время, из легитимистки превратилась в бонапартистку. Она еще плачет об убитом

принце империи, жалея безутешную императрицу, но она все больше присматривается к

республиканцу Леону Гамбетте, которого прежде она считала самым низким и

недостойным политиком. Помните, как-то она писала, что герцоги Орлеанские - “это всё, что было и есть самого низкого во Франции после Гамбетты”. Недалеко то время, когда