Ольга Скороходова - Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Тоже самое происходит при покупке всех других предметов. Я выбираю качество, фасон, форму, размер и пр., а о сочетании цветов мне говорят зрячие. К сожалению, у каждого зрячего свой вкус и, если бы я стала выслушивать всех зрячих, то, наверное, ни когда бы ничего не купила. В этих случаях я выбираю двух-трех человек и узнаю, нравятся ли их вкусы другим зрячим; и если большинство разделяет их вкус, то с мнением этой двойки или тройки я считаюсь больше, чем с мнением других людей.

В отношении расстановки мебели в комнате я чаще всего поступаю по собственному усмотрению, исходя из того, что для меня удобно или неудобно. Прежде чем расставить вещи, я должна тщательно изучить комнату. Только после этого я чувствую себя совершенно свободно в своей комнате. Если же у меня бывают зрячие гости и, забывая о том, что я не вижу, производят в комнате беспорядок — бросят стул среди комнаты, поставят посуду не там, где обычно ставлю я, — меня это раздражает, и я отказываюсь понимать, почему зрячим так нравится беспорядок. Однажды подруга пила воду и оставила чашку на краю стола. Я же была уверена, что чашка стоит на своей обычном месте. Я хотела стереть со стола крошки, размахнувшись рукой, свалила чашку на пол, она разбилась.

Я рассердилась на подругу:

— Ты не хочешь понять, что я не могла узнать, что чашка стоит на краю стола… Ведь для меня она всегда на своем привычном месте, и я протягиваю руку совсем не в ту сторону, где ты оставила чашку.

Подруга весьма легкомысленно отвечала:

— А ты привыкай к тому, что я могу оставить чашку там, где вздумается.

— Ты говоришь очень странно, забываешь, что имеешь дело с незрячим человеком. Для тебя как для зрячей не составит большого труда одним взглядом окинуть комнату и увидеть нужную вещь. А мы, слепые, если вещь переставлена без предупреждений, не представляем того места, на котором она стоит, мы представляем ее на старом месте и, если не находим там ее, должны потратить иногда немало усилий, чтобы найти то, что нам нужно…

Если я нахожусь в комнате и кто-нибудь предупреждает меня о том, что начинается гроза, я обычно подхожу к окну и кладу руку на стекло, чтобы ощущать удары грома.

Итак, вообразите себе следующую картину: началась гроза, я стою у окна, приложив ладони к стеклу. Я ощущаю вибрацию стекла при сильных ударах грома. Если я не открываю форточку для того, чтобы воспринять дождь и порывы ветра, а только ощущаю удары грома, то мне представляется, что стекла вибрируют от многих ударов какого-то чудовищно сильного существа, которое так далеко находится от земли, что зрячие люди не в состоянии его видеть, а я не могу осмотреть руками. Это существо представляется мне очень большим и совершенно бесформенным (в действительности я, конечно, знаю, отчего происходит гром и молния, но когда я ощущаю удары грома, то представляю именно существо). Но даже при напряжении всего моего воображения я ни как не могу представить себе ни объема, ни формы этого существа. Я ощущаю лишь его огромную силу по колебаниям воздуха, ударяющего в оконное стекло. Когда вибрации становятся сильнее и чаще, мне кажется, что существо находится совсем близко от окна; когда же вибрация слабее и реже, оно удаляется от окна.

Но если я высунусь в открытую форточку и кроме ударов грома буду воспринимать еще дождь и ветер, мое представление о грозе окажется несколько иным: «бесформенное существо» как будто исчезнет.

Воспринимая одновременно дождь, ветер и вибрации стекла, я уже не могу разрознить эти ощущения, а воспринимаю явление в целом, как обычное и привычное. Но если зрячий человек скажет мне в это время, что сверкает молния, то у меня не возникнет никакого представления о молнии — совершенно так же, как не возникают представления о лунном и звездном свете.

Когда-то, находясь под свежим впечатлением очень сильной бури, я написала стихотворение «Гроза». В конце стихотворения упоминала молнию, потому что о ней мне писал один мой знакомый, который, находясь за городом, наблюдал ту же грозу, что я воспринимала в Москве. Он писал:

«Пишу Вам под аккомпанемент сильнейшей грозы, которую, думаю, и вы наблюдаете. Гром непрерывно гремит, молния сверкает широкими, острыми и блестящими клинками… Я вспоминаю, что такую грозу в июле был убит Лермонтов. Такая же гроза описывается и в пьесе Островского „Гроза“».

Именно это сравнение молнии с широкими, острыми и блестящими клинками помогло мне представить молнию как нечто осязаемое не просто сверкающее в воздухе и доступное только зрительному восприятию.

Таким образом, благодаря метафорам я нередко могу представить себе то, что недоступно осязанию. Но мне кажется, что, прежде чем слепой начнет представлять окружающее с помощью метафор, он должен знать геометрию. Без математических и геометрических понятий слепому трудно вообразить какие-либо фигуры, формы и объемы предметов, а также горы с конусообразными вершинами, извилистые берега широких рек, даль горизонта и др.

Мне хочется также рассказать о довольно интересном представлении мною тучи, которую описывает Пушкин в своем стихотворении «Туча». Когда я читала начало стихотворения:

Мне казалось, что я представляю лучи сильно пригревающего после прошедшей грозы солнца, но что где-то в стороне от солнца в воздухе плывет темный (я только мыслю, что темный), как говорят зрячие, большой прямоугольник, кусок какой-то массы плотной консистенции. Этот кусок все ближе и ближе подплывает к солнцу и, наконец, закрывает от меня солнечную теплоту. Ведь если я иду по улице и набежавшие облака или тучи закроют солнце, я сразу замечаю перемену в воздухе, ибо в таких случаях наступает прохлада. Этот переход от тепла к прохладе и дает мне представление об «унылой тени», которая печалит «ликующий день». Далее я читаю:

Мне представляется большой круг посреди неба (само небо представляется мне ничем не ограниченным воздушным пространством), а по краям этого круга отделяются большие куски; они движутся беспорядочно во всех направлениях, сталкиваются друг с другом, отчего раздаётся грохот или, по Пушкину, «таинственный гром».