Он тщательно осматривает повреждения.
— Пусть просохнет, затем прикрепи на голову, — советует он.
— Как?
— Зажимами.
Фили обегает весь Париж в поисках тонких заколок-невидимок — но их нет! Он сообщает мне об этом по телефону:
— Чертов городишко! Их нет нигде!
В холле отеля он встречает Крис Эверт, спрашивает ее о заколках. У нее тоже нет. Она спрашивает, зачем они ему понадобились, но остается без ответа. В конце концов он встречает подружку нашей сестры Риты, у той есть целый пакет зажимов. Фили помогает мне привести искусственные волосы в относительный порядок и закрепить их на голове по меньшей мере двадцатью заколками.
— Будет держаться? — опасливо спрашиваю я.
— Да, будет. Только много не вертись.
Мы мрачно хихикаем.
Разумеется, я мог бы играть без парика. Но после многих месяцев критики, насмешек и издевательств я не слишком-то уверен в себе. «Имидж — все»? Что бы они сказали, узнав, что все это время я ходил в парике? Выиграю или проиграю — в любом случае о моей игре никто и не вспомнит. Они будут говорить только о моих волосах. Сначала надо мной смеялась кучка мальчишек в академии Боллетьери, затем — двенадцать тысяч немцев, теперь же надо мной засмеется весь мир. Я закрываю глаза — и, кажется, слышу этот смех. Не смогу его вынести.
Во время предматчевой разминки я молюсь: не о победе — о том, чтобы удержалась накладка. В обычных обстоятельствах, впервые оказавшись в финале турнира Большого шлема, я не смог бы побороть беспокойство. Но чертов парик ввергает меня в подобие ступора. Как там эта штука, не сползает? Я представлял себе, что будет, если это случится. Во время каждого рывка, каждого прыжка я уже видел, как моя накладка тихо падает на грунт, как ястреб, подстреленный отцом, на крышу нашего дома. Я слышу изумленный вздох толпы. Прямо вижу, как миллионы людей в едином порыве подвигаются ближе к телевизорам, спрашивая друг у друга на десятках языков одно и то же: «Неужели у Андре Агасси только что отвалились волосы?»
Мой план игры учитывает и мои натянутые нервы, и мое смущение. Гомес уже не молод, ему тяжело двигаться: я знаю, что к пятому сету силы покинут его. Соответственно, я собираюсь всячески затягивать матч, идти на долгие обмены ударами и в конце концов измотать соперника. Однако в самом начале игры становится понятно: Гомес тоже помнит про свои годы, поэтому, наоборот, стремится ускорить матч. Он играет в рискованный, быстрый теннис. Он торопливо выигрывает первый сет, затем столь же спешно проигрывает второй. Я понимаю: максимум, на что можно рассчитывать, — это три часа игры, быть может, четыре, хотя вряд ли. А значит, физическая форма не будет иметь значения. Это короткий матч — именно такой, в котором Гомес вполне в состоянии одержать победу. После двух сетов, выдержанных в быстром темпе, мне противостоит соперник, готовый продержаться до конца игры, даже если она затянется на пять сетов.
Разумеется, мой план с самого начала никуда не годился. Настоящая катастрофа. Он не мог сработать, сколько бы ни продлился матч: ты не можешь рассчитывать на победу в турнире Большого шлема, мечтая, что соперник решит сдаться. Мои попытки организовать долгий обмен ударами только подбадривают Гомеса. Он — опытный спортсмен, понимающий, что сейчас, быть может, идет его последний матч в турнире Большого шлема. Единственный способ выиграть — лишить его веры и стремления своим напором, своей агрессией. Когда он видит мою консервативную игру, мои попытки планировать вместо того, чтобы идти напролом, это дает ему силы.
Гомес выигрывает третий сет. В начале четвертого я обнаруживаю еще один свой просчет. Большинство игроков, утомившись к концу матча, несколько ослабляют подачу: им трудно высоко приподниматься на усталых ногах. Однако у Гомеса своеобразная манера подачи: он будто стреляет из пращи. Вместо того чтобы высоко приподниматься на мысках, наклоняется в сторону подачи. Когда устает, то склоняется лишь сильнее, и удар, соответственно, получается более резким. Я ожидал, что подача соперника по ходу матча будет ослабевать, а она становится лишь сильнее.
Выиграв матч, Гомес вовсю демонстрирует свое очарование и любезность. Он плачет. Он машет рукой камерам. Он знает, что на родине, в Эквадоре, станет национальным героем. Я пытаюсь представить, на что он похож, этот Эквадор. Может, мне туда переехать? Возможно, это единственное место, где я могу скрыться от охватившего меня стыда.
Сижу в раздевалке, повесив голову, и представляю себе, что теперь скажут обо мне сотни репортеров и колумнистов, не говоря уже о знакомых. «Имидж — все, Агасси — ничто». «Мистер Горячая лава обделался кипятком».
В раздевалку заходит Фили, по его лицу видно: он не просто сочувствует — он живет моей бедой. Это и его поражение. Его боль. Затем он говорит то, что нужно, к тому же правильным тоном, — и я знаю, что всегда буду любить его за это:
— Поехали из этого сраного городишки.
ДЖИЛ ТЯНЕТ ЗДОРОВЕННУЮ ТЕЛЕЖКУ с нашими сумками по залам аэропорта имени Шарля де Голля, я иду на шаг впереди. У таблички с надписью «Вылеты и прилеты» останавливаюсь. Джил продолжает двигаться. У меня на ногах — мокасины без носков, и металлический край тележки врезается в незащищенное ахиллово сухожилие. На пол падает капля крови, другая, и вот уже кровь льется вовсю. Джил торопливо лезет в сумку за бинтом, но я останавливаю его. Не стоит торопиться. Все хорошо. Все правильно. Пока мы еще здесь, моя кровь непременно должна залить парижскую землю.
Я ВНОВЬ ПРОПУСКАЮ УИМБЛДОН, проведя все лето в беспрерывных тренировках под руководством Джила. Спортивный зал в гараже оборудован дюжиной самодельных тренажеров и множеством других уникальных приспособлений. В окне Джил установил мощный кондиционер, пол обил пористым покрытием для спортивных площадок, а в углу поставил старый бильярдный стол, за которым мы играем в пул между упражнениями и подходами. Иногда мы занимаемся ночи напролет, уходя из зала лишь в четыре утра. Джил ищет способы изменить к лучшему не только мое тело, но и мое мышление, нарастить и мышцы, и уверенность в себе. Случившимся во Франции он потрясен не меньше меня. Однажды утром, еще до восхода солнца, он сказал мне то, что ему когда-то часто повторяла его мать:
— Que lindo es sonar despierto. Как приятно грезить наяву. Ты должен грезить наяву, Андре. Во сне это каждый может, но ты должен все время мечтать, и рассказывать о своих мечтах вслух, и верить в них.
Иными словами, в финале турнира Большого шлема я должен грезить. Грезить о победе.
Я благодарен и дарю ему золотую цепочку с кулоном-пирамидкой, внутри которого заключены три кольца, символизирующие Отца, Сына и Святого Духа. Я сам придумал ее дизайн и заказал ювелиру во Флориде. У меня есть такая же сережка.
