Джил носит мой подарок, и я уверен: скорее в аду выдадутся холодные дни, чем он снимет его.
Джил любит покрикивать на меня во время тренировок, но в этих криках нет ничего общего с тем, как кричал на меня отец. Джил делает это с любовью. Если я хочу установить личный рекорд или поднять максимальный вес, он кричит, стоя позади меня: «Давай, Андре, давай!
Раз, два, три!» Его крики заставляют сердце колотиться о ребра. Иногда, в приступе вдохновения, он велит мне отойти и выжимает свой рекордный вес — 250 килограммов. Удивительно видеть человека, выжимающего от груди такую гору железа. Глядя на это, я думаю: все возможно. Как здорово мечтать! И тем не менее как-то раз в спокойную минуту я признаюсь Джилу, что мечты чертовски утомительны.
Он смеется.
— Не могу обещать, что тебе не придется уставать, — произносит он. — Но помни: по другую сторону усталости тебя ждет масса хорошего. И именно там, по другую сторону усталости, ты сможешь наконец-то узнать себя.
Под руководством Джила к августу 1990 года я наращиваю четыре с половиной килограмма мышечной массы. Мы едем на Открытый чемпионат США. Я чувствую себя стройным, гибким, опасным. Я обыгрываю Андрея Черкасова из СССР в несложном матче из трех сетов. Прогрызаю себе путь в полуфинал, где встречаюсь с Борисом Беккером и разбиваю его в четырех жестоких сетах, все еще чувствуя себя после этого бодрым и полным сил. Мы с Джилом едем в отель смотреть второй полуфинал, в котором решится, с кем я встречусь завтра: с Макинроем или Сампрасом.
Как это ни поразительно, но парнишка, которого я не рассчитывал больше встретить на турнире, сумел полностью изменить свою игру. Сейчас он бьется с Макинроем не на жизнь, а насмерть. Впрочем, замечаю я, это Макинрой отчаянно сражается, защищаясь, — и проигрывает. Вот чудо: завтра моим соперником будет Пит Сампрас.
Камера крупным планом показывает лицо Пита, и я вижу, что он отдал игре все. Комментаторы замечают, что туго перевязанная нога теннисиста сплошь покрыта волдырями. Джил до тошноты накачивает меня своим коктейлем. Я отправляюсь спать, улыбаясь, размышляя о том, как весело будет завтра надрать Питу задницу. Буду гонять его из края в край, слева направо, от Сан-Франциско до Брадентона, пока из его волдырей не потечет кровь. Вспоминаю отцовское наставление: «Пусть у него мозг волдырями покроется!» Спокойный, самоуверенный, я сплю без задних ног, как пирамида гантелей в зале у Джила.
Утром себя готовым сыграть десяток сетов. Теперь я не волнуюсь о парике, поскольку больше не ношу его. У меня новая, простая в использовании система маскировки: толстая головная повязка и ярко выкрашенные пряди. Я просто не могу проиграть Питу — мальчику, на которого я с жалостью смотрел год назад, увальню, не умеющему даже удержать мяч в пределах корта.
Однако сегодня передо мной другой Пит — он не ошибается. Мы долго разыгрываем каждое очко, и в каждом из этих непростых розыгрышей Сампрас безупречен. Он достает каждый мяч, бьет точно в цель, прыгая взад и вперед по корту, точно газель. Мощно подает, в одно мгновение перемещается к сетке, заставляя меня плясать под его дудку. Он энергично отражает мои подачи. Я беспомощен. Я зол. Говорю себе: этого не может быть.
Но это происходит.
И вот, вместо того чтобы думать о победе, я начинаю искать способ уйти от поражения. Та же ошибка, что в матче с Гомесом, — и с тем же результатом. После матча я заявляю репортерам: Пит совершил настоящее разбойное нападение в лучших нью-йоркских традициях. Метафора вышла не очень удачной. Да, меня ограбили, забрав нечто, принадлежавшее мне по праву. Но мне не на кого писать заявление в полицию и нет надежд на правосудие: все обвинения падут на голову жертвы.
НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ я резко открыл глаза. Я лежу в постели в своем номере. Это был лишь сон?! На какое-то счастливое мгновение я подумал, что всего лишь задремал на холме, где дует теплый ветер, а Фили и Ник посмеиваются над неуклюжей игрой Пита Сампраса. Мне приснилось, что именно Пит, а не кто-то другой разгромил меня в финале турнира Большого шлема?
Но нет, это был не сон. Я вижу, как в комнате понемногу становится светлее, в то время как мои разум и чувства погружаются во тьму.
МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ С ВЕНДИ с тех пор, как увидели друг друга на съемках рекламы «Имидж — все!». Она путешествует со мной, заботится обо мне. Мы прекрасная пара: мы выросли вместе и надеемся, что можем взрослеть вместе и дальше. У нас одинаковые вкусы. Мы любим друг друга до умопомрачения, хотя, по взаимному согласию, наши отношения остаются «открытыми» — это словечко Венди. Она говорит, что мы слишком юны, наша жизнь слишком беспорядочна. Она еще плохо знает себя. Венди выросла в мормонской вере, но, повзрослев, разочаровалась в догматах этого учения. Она поступила в колледж, но вскоре решила, что он ей совсем не подходит. Пока она не разберется в себе, считает Венди, она не может полностью посвятить себя мне.
В 1991 году в Атланте мы с Венди и Джилом отмечаем мой 21-й день рождения. Мы сидим в районе Бакхед, в обшарпанном баре, где бильярдные столы прожжены сигаретами, а пиво подают в пластиковых кружках. Мы хохочем, пьем, и даже Джил, обычно не позволяющий себе алкоголя, сегодня навеселе. Чтобы сохранить воспоминания об этой вечеринке для потомства, Венди принесла с собой камеру. Передав ее мне, просит снять, как она кидает мячи в корзины на аттракционе.
— Учись! — говорит она.
Я снимаю ее, бросающую мячи, секунды три, затем начинаю медленно перемещать объектив, снимая наиболее выдающиеся части ее тела.
— Андре, — возмущается Венди, — прекрати снимать мою задницу!
В бар вваливается громко галдящая толпа. Парни примерно моих лет, если не младше, похожи на игроков местной футбольной или регбийной команды. Отпустив несколько грубых замечаний в мой адрес, они переключают свое внимание на Венди. Они пьяны и грубо пытаются унизить меня в ее глазах. Я вспоминаю Настасе, пытавшемся сделать то же самое четырнадцать лет назад.
Регбисты шлепают стопку монет на край нашего бильярдного стола.
— Мы следующие! — заявляет один из них. Они отходят, ухмыляясь.
Джил, отставив пластиковую кружку, сгребает со стола монеты и медленно идет к торговому автомату. Купив пакет арахиса, возвращается за столик. Не торопясь, начинает грызть орешки, не сводя глаз с регбистов до тех пор, пока они, тихо снявшись с места, не уходят благоразумно в поисках другого бара.
Венди, хихикнув, предлагает Джилу, в дополнение к прочим обязанностям, взять на себя еще и функции моего охранника.
Я отвечаю, что он уже и так мой охранник. На самом деле его обязанности гораздо шире: он охраняет мое тело, разум, мою игру, душу и девушку. Он — точка отсчета моей жизни, мой ангел-хранитель.
