«Ч» было назначено на 10 часов.
Шквал огня — но не по жилым кварталам Герата. Низкие бреющие полеты истребителей-бомбардировщиков… Вертолеты с ревущими сиренами почти задевают крыши Герата… Все это будет продолжаться весь день, пока боевые группы, двигаясь по улицам города, не соединятся в районе генерал-губернаторства и около радиостанции.
Моджахеды, в конце концов, стали выбрасывать оружие за дувалы, многие попрятались в подвалах, в мечетях, но где-то было оказано и сопротивление, раздавалась стрельба… На выстрелы, особенно когда появлялись наши убитые и раненные, боевые группы отвечали залповым огнем.
К 18–19 часам в Герате все стихло.
К концу второго дня Герат был полностью очищен, власть — полностью восстановлена. Потери? Они оказались большими. И это была самая дорогая цена за выполнение задачи. В 20 часов я доложил министру обороны Устинову, что город полностью очищен, власть — на месте, я улетаю в Кандагар.
Быстрее улететь — вот чего мне хотелось. Но вылету в Кандагар воспротивился Черемных. Он, оказывается, связался с советником при командире второго армейского корпуса генералом Левченко, который ему доложил, что в ночное время аэродром Кандагара по причине неисправности аппаратуры дальнего и ближнего приводов не может принять самолет с министром обороны и Главным военным советником. Меня это удивило, ведь аэродром под Кандагаром относится к первому классу, его системы управления полетами и навигации могут обеспечивать прием самолетов в любое время суток и года и при любой погоде. Вероятно, ни командир армейского корпуса, ни генерал-губернатор, ни представитель ЦК НДПА и правительства в зоне не хотели нашего прибытия в тот момент. Уж не пытались ли они спрятать в воду какие-то концы?
Впрочем, все это лишь мои догадки, которыми я упражнял мозги, пребывая в ожидании вылета из-под Герата. Узнать же правду можно было только в Кандагаре. Тем не менее я не упорствовал — зачем играть с судьбой, если тебя предостерегают от рискованного ночного полета?
Остался ночевать прямо в автобусе на аэродроме. А Рафи, Наджиб, Сарваланд, Гулябзой и другие афганцы уехали в Герат. Дело в том, что Наджибу стало достоверно известно — и я располагал на этот счет точными данными, — что душманы, побросав оружие за ограды мечетей, засели в трех из них и молят Аллаха о счастливом исходе и о прощении за содеянное ими в Герате. По примерным оценкам, их было человек 600–800. Председателю СГИ надлежало их интернировать. Кроме них, в Герате оказались пленные душманы, поверившие нашим листовкам и сдавшиеся на милость победителей. Их количество, вероятно, исчислялось тоже сотнями, ведь, согласно докладам генерала Петрохалко, в атаках на город участвовало 2500–3000 душманов. А если вычесть погибших и засевших в мечетях, то и получится по крайней мере несколько сотен человек. Наджиб обычно проводил со своим Хадом чистки среди военнопленных, то есть определял, кого и куда отправить: в тюрьму ли, в дальнюю провинцию или в расход… Эти чистки было принято считать уже не нашим делом, и меня они если и касались, то только своей моральной стороной. Фактически же ответственным был Наджиб, который и докладывал о проведенном мероприятии Бабраку Кармалю.
Рафи поехал к своему бывшему командиру, генерал-губернатору, с которым, как я полагал, они, конечно, будут оплакивать потери и молиться, будут о многом говорить и я немало бы дал, чтобы услышать тот разговор, а еще больше — чтобы прочесть их мысли…
Я попросил Владимира Петровича, чтобы они вместе с Нуром, Зераем и Кадыром незамедлительно улетели в Кабул. Попросил его также, чтобы завтра с утра вместе с ними и с Самойленко он был во дворце Бабрака Кармаля. Хорошо бы, конечно, устроить так, чтобы и председатель правительства Кештманд и Анахита Ротебзак тоже присутствовали на этой встрече. Право докладывать, естественно, должно быть предоставлено Нуру и Зераю — пусть они сами все по порядку расскажут: что чему предшествовало и как произошло. Черемных же и Самойленко пусть держат ушки топориком и запоминают, о чем и как афганцы докладывают, что и как недоговаривают, что и как интерпретируют.
Попросил я также Черемных встретиться с командиром Первого армейского корпуса полковником Халилем и обсудить завершение подготовки мероприятий на Кабульском учебном центре. Приняв мою просьбу, он добавил, что хорошо бы подготовить для афганцев сюрприз на учебном центре.
— До сюрпризов ли теперь, Владимир Петрович, после такой круговерти?!
— Э-э, Александр Михайлович, все перемелется — мука будет.
— История, может быть, и превратит все это в муку… Да только нам с тобой, Володя, настоящее выходит мукой.
Я вспоминаю сейчас тот разговор с Черемных до мелких подробностей. Пусть непродолжительные и — как теперь кажется — без особой значимости, такие разговоры в действительности заставляли натягиваться струной и нашу совесть, и нашу честь и прежде всего помогали подытожить содеянное с профессиональной точки зрения.
— В Герате мы выиграли? — Выиграли. — А что мы получили? — Да ничего не получили! Подавили противника, оставили за собой сотни убитых и еще больше раненых. — А дальше? Дальше-то что?
Конечно, судя по всему, мы оборвали какую-то нить далеко идущих планов противника, и это, конечно, чрезвычайно важно. Но в то же время я был уверен, что в Кабуле, во дворце, оправившись от первоначальной растерянности и справившись даже с некоторой трусостью, в целом-то остались довольны происшедшим. Потому что для них — ЧЕМ ХУЖЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ. Такой вот парадокс.
— Ладно, хочешь с сюрпризом, хочешь без сюрприза — дело твое. Только организуй смотр как следует и — руками самих афганцев. Полагайся на Первый армейский корпус. На этом мероприятии мы должны себя реабилитировать организационно и нравственно. После треклятого гератского дела нам надо вновь прочно встать на ноги и использовать для этого в полной мере силы самих афганцев.
Я остался в автобусе один. И никого не хотел видеть. Тяжелые мысли ворочались в голове. Если бы сейчас я мог перенестись в те дни и с сегодняшних позиций проанализировать ту обстановку, я, наверное, отрекся бы от всего! Ведь сейчас особенно ясно видно: то была нескончаемая трагедия — с плохим текстом, с плохими персонажами и плохими актерами. И я в той трагедии — один из самых активных и, пожалуй, один из самых ненужных, неуместных исполнителей и участников…
Когда-то Раймон Пуанкаре, очевидно, чтобы принизить роль и значение главнокомандующего французскими вооруженными силами маршала Жозефа Жоффра, вымолвил, что войну вести нельзя доверять генералам. Вот оно как! Тут, очевидно, надо понимать войну как политическую, экономическую борьбу, как дипломатические игры и стычки наряду с собственно вооруженной борьбой. Видимо, весь этот комплекс сосредоточенных усилий генералы, по мнению Пуанкаре, понять не в состоянии. Поэтому и ведение войны в целом им доверять нельзя.
