мое право.
Но что об этом говорит отец Пёльманн?
Он публично оскорбляет меня, называя «флибустьером в литературной сфере, прекрасным примером литературного вора на века!»
Эмерсон, самый известный и благородный в Америке, говорит:
«Величайший гений — также и величайший заимствователь».
И Гете говорит: то, что написал, то мое. Беру ли я это из жизни или из книги, неважно!
Как бы отец Пёльманн оценил этих двух героев?
Для него они должны бы быть навеки худшими из всех литературных существ, смердеть алчностью и пороком!
Такая невежественная, незрелая, высокомерная и такая малосодержательная критика как эта, опасна не только для литературы, но и для всех людей.
В этих своих «Рассказах о путешествиях» я писал именно так, как когда-то решил писать для человеческой души, для души и только для нее.
И только она, душа, для кого все это и написано, должна это прочесть, и только она может понять и почувствовать меня.
Для бездушных читателей я не шелохну пером. Я не образцовый писатель, который пишет модные рассказы для модных читателей, и, предположительно, никогда им не буду, как никогда и не был. Как только мы пришли к тому, что у нас есть только образцовые авторы, образцовые читатели и образцовые книги, всему конец.
И я настолько осмелел, что утверждаю, нам не нужно использовать существующие книги как шаблоны, а существующее чтиво в качестве модели, если мы хотим добиться того, чего стремятся достичь настоящие друзья народа.
Давайте не будем писать скучно, потому что такое вы все равно не читаете, а давайте писать, как писатели беллетристики, которые знают, как получить сотни тысяч и миллионы подписчиков!
Но наши сюжеты должны быть благородными, такими же благородными, как наши цели и задачи.
Пишите для великой души!
Не пишите для маленьких теней, ради которых вы растрачиваете и размениваете свои силы безо всякой благодарности с их стороны. Потому что как бы вы ни старались завоевать их аплодисменты, они все равно будут настаивать и утверждать, что смогут делать это лучше вас, хотя они ничего не могут совершить!
И не пишите ничего мелкого, по крайней мере, ничего незначительного по земным меркам. Но поднимите глаза на единую картину целиком. Там тоже есть мелочи, но за этими мелочами есть что-то поистине великое.
И если вы делаете ошибки в процессе, столько ошибок и таких больших ошибок как Карл Май, это не принесет никакого вреда.
Лучше время от времени спотыкаться на пути к вершине и все же достичь этой высоты, чем не споткнуться на пути в пропасть, увлекшись ею.
Или даже проходить по собственному экватору с высоко поднятой головой и гордым шагом снова и снова, пребывая в себе, не поднимаясь выше какой-либо высоты.
Потому что у нас должны быть горы, идеалы, высотные точки, основа и цель.
Возможно, у меня слишком много идеалов и целей, и поэтому я рискую не достичь ни одной, но я не боюсь этого, даже если и так.
Я уже сказал, чего хочу и к чему стремлюсь, мне не нужно это повторять. И мне предстоит взобраться на такие крутые высоты, что я не способен думать о себе как об одном из тех бедняг, которые всегда остаются на их собственном плоском экваторе.
Есть люди, находящие мой стиль образцовым, есть утверждающие, что у меня нет стиля, и есть и третьи, считающие, что у меня есть стиль, но очень плохой.
По правде говоря, я не обращаю ни малейшего внимания на свой стиль. Я записываю то, что исходит из моей души, и записываю это так, как слышу, как это звучит внутри меня. Я никогда не меняю и не преподношу. Так что мой стиль — это моя душа, а не мой «стиль», но моя душа должна говорить с читателями.
Я также не использую никаких так называемых художественных форм. Мой писательский наряд не кроил, не шил, а потом даже и не гладил портной. Это натуральная ткань. Я перекидываю ее и драпирую по мере необходимости или в соответствии с настроением, в котором я пишу. Вот почему то, что я пишу, имеет прямое влияние, но не через красивый внешний вид, не имеющий внутренней ценности.
Я не хочу привлекать, не хочу удерживать читателя извне, я хочу добраться, хочу получить доступ к его душе, его сердцу, его разуму. Я остаюсь там, потому что способен и могу оставаться там, потому что я не приношу ни тревожных форм, ни тревожных одежд, и я в точности такой, каким душа хочет, чтобы я был.
Десятилетия прекрасных опытов подтвердили, что это правильно. Я должен, в состоянии и могу себе позволить эту честную естественность. Ведь только с ее помощью я могу достичь, не предъявляя к другим даже и более высоких художественных требований, как к своим читателям, так и к себе, и так же потому, что время придать моим работам эстетически превосходную внешнюю форму, еще не наступило.
Сейчас я все еще рисую, и эскизы обычно являются такими, какие они есть.
Помимо юморесок и деревенских рассказов Рудных гор, в моих работах нет ни одной фигуры, которую бы я художественно создал и завершил, даже Виннету и Хаджи Халиф Омар, о которых я писал больше всего.
Да и сам я еще не завершен, я человек в процессе становления. Все во мне все еще движется вперед, и все мои внутренние фигуры, все мои предметы движутся вместе со мной.
Я знаю свою цель, но пока я не прибуду туда, я все еще в пути, и все мои мысли все еще в пути.
Конечно, ни один из наших поэтов и художников, и, особенно, никто из наших великих классиков не ждал со своими работами, пока он и внутренне созреет, но и в этом отношении меня следует рассматривать как аутсайдера, а многие даже называют меня преступником или изгоем. Поэтому я долго не должен допускать того, что другие позволяют себе. То, что для других считается само собой разумеющимся, для меня либо плохо, либо смешно, а то, что считается поводом для извинений или прощения, держится от меня в секрете.
Лишь однажды мне захотелось написать что-нибудь художественное, мой «Вавилон и Библия». Каков был результат?
Его описывали как жалкое произведение искусства и осыпали насмешками и презрением, как если бы оно было написано арлекином или обезьяной.
Приходиться отступать и ждать своего часа. И это обязательно произойдет.
От литературных шутов можно избавляться, но нельзя подавлять непобедимые движения мысли.
Мне не приходит
