свирепого, кровожадного и беспощадного хищника, который не поддаётся никакой дрессуре.
— И что это за хищник, позвольте узнать?
— А вы не догадываетесь?
— Вы меня интригуете. У меня даже намёка нет.
— Так я вам его даю — это моя жена!
— Ну, вы, конечно, шутите. Может быть, крокодил?..
— Ха! Крокодил! По сравнению с моей женой крокодил — благородное и тихое животное.
У синагоги
— Ты заметил, все хорошие люди уехали в Израиль?
— Да, Лёвик. Пора и нам съезжать. Ты так не думаешь?
— Нет, я так не думаю. Тогда вокруг ни одного хорошего человека не останется.
Здесь проходит слава мира
Зашёл в привокзальный сортир. Кафельные стены ободраны, напоминают не сложенные до конца пазлы. От хлорки щиплет глаза. В кафельных прогалинах «приличные» слова и рисунки. И вдруг — на стене, почти под самым потолком, куда обычному человеку и достать-то трудно, аршинными буквами выцарапана надпись:
SIC TRANZIT GLORIA MUNDI!
Александр Филиппович Македонский
Август 1968. Севастополь. Графская пристань. Море в бухте волнуется, шумит, толчётся, всхлипывая под причалом.
Мальчик лет шести ложится на дощатый настил, засовывает свой нос в широкую щель между досками и громко, с восторженным придыханием повторяет одну и ту же фразу:
— Моле сумит!!! Моле сумит! Моле сумит…
Девочка на два-три года постарше его, по-видимому сестрёнка, всё теребит мальчика за плечо и тоже громко и звонко вслед повторяет:
— Костик, уйди!!! Костик, уйди! Костик, уйди! Костик, уйди…
— Вот так! — комментирует мой товарищ по крымским шатаниям. — Девки, они всегда умнее. Но в другую сторону. Костик, может, будущий адмирал. Отвращать таких от моря негоже. Они уже с детства чуют своё призвание. Девки же об этом не догадываются: «Костик, уйди!..» Костик уйдёт и станет каким-нибудь сантехником или штукатуром, в итоге окончательно заштукатурив свою мечту.
В это время девчонка отрывает мальчика от дощатого настила и насильно тащит от того места, где море шумит. Мальчик вырывается, плачет. Показывает пальцем назад: «Моле сумит!..»
— Всё, — заключает товарищ, — точно не быть ему адмиралом…
Как-то в Челябинске встретил я старого питерского знакомого, не виделись с которым лет десять. Одет он был в потёртую лётную кожанку и походил на героя первых пятилеток: глаза блестели, будто рвался в вечный бой. Чувствовалось, что был подшофе. В дрожащих руках нёс два огромных арбуза. Ещё издали мой знакомый, увидев меня, пытался поставить арбузы на тротуар, чтобы крепко меня обнять. Но они разбегались, как ртутные шарики. Пока он, находясь в позиции низкого старта, пытался придать им устойчивое положение, я старался вспомнить его имя. Задачу с арбузами он всё-таки решил, положив их за поребрик тротуара, который не давал им раскатываться. Стиснув меня в своих объятиях, он радостно сообщил:
— Смотри, Серёга, какие красавцы! Дочкам везу. В подарок. Вот этот Алёнушке, — кивнул он головой. — А этот Танюшке — младшенькой. Они у меня — умницы-разумницы!
Арбузы на вид были как два близнеца.
— Не перепутай, — пошутил я.
— Не-е, перепутать никак нельзя. Алёнка у меня тёмненькая, а Танюшка-финтифлюшка беленькая. В кого пошла? Непонятно. Да и росточком она менее.
— А что, в Питере арбузов нет?
— В Питере… а эти из самого Челябинска! Чувствуешь разницу?
— Нет, не чувствую, — в тон ему возразил я, — все арбузы из Астрахани, что здесь, что там.
— Но должен же я хоть что-то привезти дочушкам из Челябинска! — взмолился знакомый.
С трудом подняв непослушные арбузы, он гордо пропел:
— Где же вы теперь, друзья однополчане?
— Боевые спутники мои… — подхватил я.
На том и расстались. Имени его я так и не вспомнил.
Семь часов утра. В вагоне пригородной электрички сидит старший лейтенант бронетанковых войск и скрупулёзно изучает мятый листок счёта из ресторана. Опухшее лицо лейтенанта напоминает спущенный волейбольный мяч. Водит пальцем по длинному списку выпитых вчера напитков и съеденных блюд. На обороте выписывает шариковой ручкой цены, что-то подсчитывает, сверяет с оригиналом, крутит счёт туда-сюда, будто завинчивает им длинный шуруп. Начинает пересчитывать снова.
Минут через пятнадцать бросает ручку, счёт, плюёт в пространство и говорит:
— Когда же закончится это всемирное надувательство?!
Подперев ладонью подбородок, он со страшной обидой на лице предаётся созерцанию проплывающих за окном пейзажей. Постепенно лицо его приобретает привычную твёрдость, и он, обращаясь к сидящему впереди пассажиру, произносит хорошо поставленным командирским голосом:
— А всё-таки жизнь — чертовски интересная штука! Не правда ли, молодой человек? Вот послужите в бронетанковых войсках, тогда согласитесь со мной. «Броня крепка и танки наши быстры!» И что удивительно — это истинная правда. Главное — выстрелить первым. А я бы здесь кое в кого пострелял!!!
Через парк по диагональной дорожке странной, нетвёрдой походкой идёт человек в распахнутой настежь куртке. Он высоко вздымает колени, будто кто-то сверху резко дёргает за привязанные к ним невидимые нити. Траектория его движения непредсказуема и опасна. Создаваемая при очередном шаге поза настолько неустойчива, что диву даёшься, каким образом он удерживается в вертикальном положении.
Но нельзя долго противиться законам природы. Идущий падает на газон. Лёжа на спине и вяло перебирая ногами, наверняка воображает себя на скорбном пути к дому. Или наоборот — от дома, где нет для него места. Наконец человек приподнимает голову, осматривается вокруг, достаёт из внутреннего кармана распахнутой куртки початую бутылку водки, откручивает пробку и залпом вливает в себя остатки содержимого. После чего голова его безвольно падает на газон, рука с бутылкой откидывается в сторону — и ему уже никуда не надо идти.
Вечером человек куда-то исчез.
— Удивительный наш организм человеческий! Так удивляет, что иногда сам себе удивляюсь. Приду, бывало, из рейса, и так захочется вдруг селёдки с луком — спасу нет. Каждый день покупаю по селёдке, луком репчатым обкладываю, маслом поливаю и уминаю за обе щеки. А до этого даже думать о ней не думал. Стало быть, организм настоятельно требует: хочу селёдки с луком! хочу икры баклажанной с чёрным хлебом! А то и пива с раками. Приходится решать, потрафить организму или нет, удовлетворить его запросы или в чёрном теле подержать малость. Авось успокоится.
— А вот насчёт ста граммов как? — вмешался вдруг один из компании. — У меня организм всё время запрос подаёт. Что ж, я должен с утра до вечера удовлетворять его?
— Вот насчёт ста грамм, здесь надо подумать: организм их требует или
