то покорять вершины, то открывать далёкие страны, то из жизни, то в жизнь. И всегда мы уходим с определённой целью или тогда, когда закачиваются жизненные резервы, будь это еда, питьё, здоровье, любовь, любимая или нелюбимая работа, смысл бытия. Про пиво я уж не говорю, это и так понятно.
Иначе и быть не может. И когда мы уходим в другой мир, то наверняка уходим за чем-то большим и пока нам неведомым — за тем, что мы потеряли, но имели до нашего рождения. И страшно оттого, что неведомо и забыто то, что было до. Так, наверное, и Колумб уходил открывать Вест-Индию. Думал, что Вест-Индию, а открыл Америку. И тот, кто сейчас пойдёт за пивом, пусть представит себя Колумбом, и ему наверняка откроются двери всех магазинов, в которых пиво.
Так ВЫПЬЕМ ЖЕ ЗА УХОДЯЩИХ!!!
Стояли мы в портовом городе Риге на капитальном ремонте. Все наши заграничные заработки ушли коту под хвост: морякам на пропой, жёнам на шмотки. Это только со стороны кажется, что у моряка вольготная и сытая жизнь. На самом же деле денег хватает что на берегу от получки до получки, что в море от рейса до рейса. В море, правда, деньги не нужны, так как на всём готовом: и накормят, и оденут, и кино покажут бесплатно. А вот если простоишь на ремонте больше положенного времени, где с тощего рублёвого жалованья ещё и тридцать процентов снимут, волком завоешь от скудности жизни.
Ремонт наш заканчивался, а долги только начинались. Жёны-то привыкли к инвалютным прибавкам, которые были самой весомой частью заработка. В море дневное жалованье боцмана, к примеру, составляло один доллар, или 65 наших копеек. На Канарах за доллар можно было купить складной японский зонтик. Такие зонтики в те времена были в большом дефиците и стоили у нас от 30 до 40 рублей — треть месячного рублёвого жалованья рядового состава. К сожалению, таможня давала добро на провоз товаров только для личного потребления. Но моряки народ ушлый, находили способы прятать излишки в потаённых местах. Десять зонтиков удачно спрятал — вот тебе и мебельный гарнитур в квартиру. Пять нейлоновых пальто укрыл от таможенного носа — жене мутоновая шуба. Впрочем, такую шубу или женскую дублёнку в портах Латинской Америки можно было выменять всего лишь за две-три банки селёдки пряного посола. Лучшие порты, где процветала беспошлинная торговля, были Лас-Пальмас на Канарских островах и Гибралтар. Моряки промеж себя называли их Лас-Пальтос и, соответственно, Гибралторг.
После длительного ремонта все заначки: зонтики, газовые платочки, плащи болонья, мохер — были давно уже разнесены по комиссионкам или проданы перекупщикам. Операция «хрусталь» (сдача мешками стеклотары), которая проводилась регулярно раз в две недели, уже не выручала. Так как пивная и водочная стеклотара по укоренившемуся морскому поверью при безденежье сама собой не появляется. Боцман ходил недовольный, угрюмый. Срывался по пустякам. За случайно брошенный в ватервейс окурок давал такую выволочку — чертям тошно.
— Теряется смысл существования, — ворчал он, — денег нет, жена в другом городе, в бане три недели не был. Вроде не в море и в то же время не на берегу.
— Выйдем в рейс, — успокаивал его подшкипер, — смысл сразу появится. На суше его всё равно нет, как ни ищи. Здесь всё какое-то колоброжение. Маята. А в море — простор, свобода, звёзды. И главное — нет этой повседневной бытовухи. Каждый делает своё дело, и в итоге — корабль движется. А в движении жизнь. Вот поэтому в море живём, а здесь прозябаем.
Тут в разговор встрял третий механик:
— Кому-то всё время не хватает рублей, а они, к вашему сведению, под ногами валяются. Только порой лень нагнуться и поднять.
— И где же это они валяются? — усомнился боцман. — Сколько живу, один раз только трояк видел, и то за ниточку привязанный, дети баловались: нагнёшься, а он прыг — и в сторону.
— Как где? Вот в конце рабочего дня приведу на борт крановщика, который судно обслуживает, тогда и посмотрим. С высоты крана ему виднее, где трояки валяются, а где, может, и сотенные.
После работы механик привёл на судно плотного, коренастого мужичка ленинского роста. Отвели его в боцманскую каюту. Боцман заварил грузинский чай, выставил банку сгущёнки.
— Чем богаты, — указал он мозолистой ладонью на скудный стол.
Крановщик представился Гошей и, прихлёбывая пустой чай, сообщил, что может принять металлолом в любом количестве и с оплатой на месте. У него, мол, всё схвачено: и погрузка, и вывоз за территорию завода, и сдача в пункт приёма.
— Расценки у меня такие, — он выложил заранее заготовленный лист, вырванный из ученической тетради. — Расчёт после взвешивания, не отходя от кассы.
Боцман глянул и заключил:
— Где ж я тебе достану металл? У нас всё к месту приварено и прилажено. Лишнего нет. А бронзовый кругляк, который у тебя самый дорогой в списке, Дед в кормовую кладовку перетащил под замок. Так что кругом «голый васер». В крайнем случае могу выделить свайку для клетнёвки концов и шкрябку для отбивания ржавчины. Но на этом не заработаешь. Даже на бутылку пива не хватит.
— Здесь нужно что-то потяжелее, — продолжал крановщик, — больше килограммов — больше денег. Сами понимаете. На предыдущем судне, например, мы отгрузили старый нерабочий компрессор. Тонна с хвостиком! Вот это была кунда!
— Потяжелее у нас будет только главный двигатель, — с издёвкой обронил третий. Без него в море не выйдешь, вручную винт не покрутишь.
— Тогда остаётся якорь, — подыграл ему баковый матрос, — тоже тяжёлый.
Предложение было столь абсурдным, что все засмеялись.
— А что? — глядя в подволок, невозмутимо произнёс боцман, — это нужно хорошенько обдумать. Якоря и цепи у нас сейчас выгружены: в цехе их уже отпескоструили и покрасили. Завтра всё это выложат на пирс, останется только смычки отмаркировать. И будем всё это добро в цепные ящики затаскивать. А якоря в клюзы ставить. Вот здесь, Гоша, станем с тобой в тандеме работать: ты на кране, я на брашпиле.
— Работа привычная, — подтвердил Гоша, — но выгоды с неё никакой. Только зарплата месячная капает, и всё.
— Погодь, погодь со своей зарплатой. Она у тебя, кстати, не маленькая. Знаем, и до трёхсот иной месяц с премиальными доходит. А у меня с ремонтными вычетами 67 рублей 70 копеек. Не разгуляешься.
— Ну вы своё в море наверстаете, — усмехнулся Гоша.
— До моря ещё дожить надо. А вот один якорь мы, наверное,
