свечей загорелась одна из кулис – по некоему полумистическому совпадению, как раз когда на сцене (давали балет «Медея и Язон») представляли «разрушение царских чертогов в огне». Пожар погасили, не дав ему разгореться, – правда, упавшая деревянная балка сломала ногу тогдашнему балетному танцору номер один Балашову, и ему пришлось навсегда оставить сцену. Однако судьба театру явно была уготована несчастливая: в ночь на 1 января 1821 года случился новый пожар, уже гораздо более страшный, после которого театр пришлось восстанавливать едва ли не на пустом месте. 2 мая 1825 года, буквально через пару недель после открытия, сгорело дотла очень красивое здание у Чернышева моста – как оказалось, из-за трещины в одной из печей. Восстанавливать его не стали и позже на том месте построили здание Министерства внутренних дел.
В 1826 году несколько недель горели леса в окрестностях Петербурга, город заволокло дымом. Июнь 1832 года – пожар по обеим сторонам Лиговского и Обводного каналов, сгорело 102 каменных и 66 деревянных домов со всеми надворными постройками, погибло около тридцати человек. Успокаивать погорельцев приезжал Николай I. На другой день пожар вспыхнул вновь: в одном из домов, как оказалось, еще тлели непотушенные балки, и сгорело 7000 пудов сала.
Порой огненная стихия ограничивала аппетиты одним-единственным зданием – но весьма примечательным…
В августе 1825 года остались одни стены от собора Преображения Господня, считавшегося главным храмом Российской гвардии. Причина пожара – махровейшее разгильдяйство: рабочие, паявшие железные листы на главном куполе, уходя обедать, оставили жаровню с непогашенными углями. Вовремя не спохватились…
2 февраля 1836 года на Адмиралтейской площади случился страшный по числу жертв пожар в балагане Лемана. Представления там давались не самого высшего класса, рассчитанные на вкус непритязательной публики, но именно такие собирают народа гораздо больше, чем какой-нибудь высокохудожественный балет или симфоническая поэма. Трагедия произошла во время масленичных гуляний, когда зрителей собиралось более всего. От слишком высоко висевшей лампы занялись стропила. Чтобы показать зрителям опасность, владелец распорядился поднять занавес, и все увидели огонь. Началась самая настоящая паника. С правой стороны балагана были настежь распахнуты восемь широких дверей, в которые могли выйти все четыреста с лишним зрителей, сохраняй они спокойствие. Сидевшие в первых рядах так и поступили. Но огонь показался как раз с правой стороны… Толпа бросилась влево, где имелась одна узенькая лестница и одни узенькие двери; началась давка, люди сбивали друг друга с ног, топтали, в двери началась толкотня, пробиться наружу было невозможно. К тому же было потеряно драгоценное время: когда человек на сцене закричал: «Господа, пожар, горим!», большая часть зрителей, по воспоминаниям очевидцев, которым удалось выбраться живыми, решили, что это такой розыгрыш – стали смеяться, хлопать в ладоши и кричать: «Браво, Леман, браво!» Когда спохватились, было уже поздно. А потом на толпу рухнула пылающая крыша…
Пожарные приехали, когда здание сгорело наполовину, и им пришлось не тушить огонь, а вытаскивать трупы. Примчавшийся Николай I руководил этими печальными работами и уехал тогда, когда был извлечен последний покойник. Погибли 126 человек, и 10 получили тяжелые травмы… Один из спасшихся, молодой кадет Чаплин, оставил обстоятельные воспоминания, но приводить их здесь, право, не хочется, очень уж тяжелое чтение…
В восемь часов вечера 17 декабря 1837 года начался пожар в Зимнем дворце. Причиной, увы, в который раз было человеческое разгильдяйство. Началось все с одной из дымовых труб, проходившей по стене Фельдмаршальского зала. За два дня до того труба треснула, показалось пламя, загорелось даже бревно в стене. Бревно погасили, дыру с восхитительной беззаботностью заткнули мочалкой, замазали глиной и преспокойно удалились, решив, что все будет в порядке. Высохшая глина отвалилась, бревно вновь затлело, потом загорелось, огонь перекинулся на балки и стропила потолка и стен – высохшее за несколько десятилетий дерево горело как порох…
Пожар, правда, распространялся довольно медленно, но уже стало ясно, что сам дворец спасти не удастся. Приехавший из театра (из того самого злополучного Большого) Николай распорядился срочно увезти из Зимнего свою семью (дети были еще в постели), потом велел гвардейцам Преображенского и Павловского полков и придворным служителям выносить все ценное.
Эпопея со спасением ценностей интересна сама по себе. Если не считать нескольких громоздких предметов мебели, практически все удалось вынести. Многое (в первую очередь бриллианты императрицы) тут же увозили в Адмиралтейство и другие близлежащие здания, но немало ценного осталось лежать на снегу Дворцовой площади: серебряные сервизы, фарфоровые вазы, ценные картины старых мастеров, бронза, малахитовые изделия, настенные и напольные часы. Одни из часов, когда их положили в снег, от толчка заиграли свою обычную музыку.
Самое интересное, не пропало ничего из спасенного, хотя в конце вещи вытаскивали уже не только солдаты и лакеи, но обычные петербуржцы, сбежавшиеся на пожар, люди самого что ни на есть простого звания. Столового серебра было на несколько миллионов тогдашних рублей – но был украден только один серебряный кофейник, хотя все добро лежало на площади сутки. Да и кофейник вернулся назад – описание его быстро распространилось по городу, все, кому вор предлагал его купить, отказывались, в конце концов вора взяли за шкирку и сдали полиции вместе с украденным. Недосчитались еще маленькой золотой безделушки, принадлежавшей императрице, но ее нашли на площади весной, когда сошел снег (а вместе с ней – и портрет Петра I).
Еще одна любопытная подробность: когда огонь и дым уже распространились на значительную часть дворца, остававшийся там Николай наткнулся в одном из залов на гвардейских егерей, пытавшихся оторвать намертво заделанное в стену громадное зеркало. Пламя уже под ступало к залу, оставаться там было смертельно опасно, и Николай несколько раз кричал:
– Ребята, ваша жизнь мне дороже зеркала, расходитесь!
Солдаты в азарте его не слушали. Тогда Николай швырнул в зеркало оказавшимся под рукой биноклем, разбил зеркало вдребезги. Лишь после этого бравые гвардейцы и император с ними покинули дворец.
После пожара многие петербуржцы, опять-таки самого простого звания, отреагировали моментально. Когда император ехал в санях, у Троицкого моста навстречу вышли двое без шапок, с хлебом-солью, объявили, что они – выборные от гостиных дворов Петербурга и простодушно заявили:
– Государь, дозволь выстроить тебе новый дом…
Николай поблагодарил от души, но сказал, что у него самого хватит денег отстроиться. Однако петербуржцы рвались собрать нужные деньги, так что пришлось издавать высочайший указ, которым император благодарил всех за добрые намерения, но заверял, что справится сам.
Пожар бушевал несколько дней. Все это время на крыше дежурили солдаты, гасившие подхваченные ветром искры – сильный ветер дул в сторону Эрмитажа,
