Сравним это с заработками в сфере американского кинематографа в 1988–1989 годах. Стивен Спилберг за фильм «Инопланетянин» получил 70 миллионов долларов. Сильвестр Сталлоне за фильм «Рокки 5» —25 миллионов долларов. Актер Том Селлек за главную роль в фильме «Невинный человек» – 4 миллиона долларов.
Андрей знал, что настоящих художников на Западе финансово ценят мало, порой вообще не ценят. И все равно остался на Западе, ибо главным для него были не деньги, а свобода творчества. О том, что в СССР через несколько лет произойдет перестройка, тогда, в 1984-м, никто и подумать не мог![62]
А денег у Андрея не было и на родине. Содержать большую семью (жена, теща, падчерица и сын) и помогать своей первой семье – для этого требовались немалые средства.
3 апреля 1981 года. Андрей записывает в дневнике:
В доме ни копейки денег. Вчера приходила женщина из Мосэнерго и требовала оплаты счетов за электричество. Завтра мой день рождения – Лариса обзванивает всех знакомых с тем, чтобы не приходили, т. к. празднование отменяется. <…> Сейчас пришли из Мосэнерго и отключили электричество.
Вспоминает актер Лев Дуров:
Однажды я встретил Тарковского на улице Горького. Мы с ним поговорили, он пошел по улице, и я помню, что очень долго смотрел ему вслед – у него было очень грустное лицо, хотя он мне все время улыбался… Каждый человек дирижер своей судьбы. Он мог пойти – теоретически – на компромисс? Мог. Многие ведь шли на компромисс. И он мог бы снять такой фильм, который решил бы его материальные проблемы. Я ведь знаю, как он жил – он был просто бедный человек. Но ведь шел на это сознательно. Знаете, в таких случаях у меня нет жалости – ведь этот человек поступал принципиально, делал то, что он считал нужным, и не уступил никому. И не уступил даже, может быть, своим сомнениям: ну что же я так, ну а может быть, хоть купить – извините – новые ботинки? А он на это не пошел. Сколько я его не встречал, он ходил в своем затертом черном крестьянском тулупе, и это не было данью моде (хиппи тогда еще не появились), это была дань бедности.
Художник Шавкат Абдусаламов, работавший с Андреем на картине «Сталкер», считает, что в бедности Тарковского виновата жена режиссера – Лариса.
У Андрея не было денег, а Лара любила «большое плавание». Она уже тогда сколачивала плот. Отсюда большие долги, которые преследовали его до самой смерти.
Возможно, на оценки Абдусаламова влияет личная обида – ведь их пути с Андреем разошлись, к тому же Тарковский однажды «заиграл» у него картину. Абдусаламов объясняет:
Картина, которую Андрей считал своей, называлась «Заклание бычка». Я написал ее маслом по оргалиту. Справа на переднем плане стояла фигура, бесполое существо, играющее на лютне, слева, несколько в глубине, у глинобитного забора, уходящего вглубь к высокому горизонту, – распятый бычок головой вниз, с лужицей крови; вдали кишлак, местность холмистая. Все выдержано в желто-сером колорите, небо бледно-голубое… Я так подробно рассказываю, потому что произошел отбор, важный не только для Андрея, но и для меня. Он просил оставить картину за ним:
– Покупаю, но у меня нет денег. Сговорились на будущее…
Вот так эта история с «Закланием» и дотянулась до «Сталкера». А потом узнаю от Толи Солоницына – картина моя продана итальянцам. Когда он сказал: «Покупаю, но деньги потом», я подумал: «Жмется, знаменитый режиссер – и нет денег?» Послужил ли этот случай поводом ухода со «Сталкера»? Может быть, и да.
«Богатство» Тарковского вообще и в период, когда он был в зените своей славы, – это, разумеется, миф. По советским меркам, Андрей зарабатывал неплохо даже в периоды «простоя»: получал зарплату на «Мосфильме», выступал от Бюро кинопропаганды; приходили гонорары за статьи, интервью и публикацию сценариев; зарубежные друзья привозили вещи и книги, которые можно было продать. Но тратил он куда больше. Поэтому был вынужден подсчитывать каждую копейку. Дневники Тарковского просто пестрят денежными расчетами. Записывается почти любой доход и расход, вплоть до трех рублей, заплаченных водопроводчику за починку крана на кухне. И очень много пометок о долгах. Порой создается ощущение, что Андрей всю жизнь жил в долг, занимая деньги у всех знакомых. Занимал и отдавал. Отдавал – и тут же занимал снова.
Покупка картин в долг – очередная параллель в судьбе отца и сына. Арсений Тарковский не был коллекционером живописи, но иногда картины покупал (хотя чаще получал в подарок). В частности, он приобрел несколько работ у Рафаэла Фалька. И, подобно сыну, только много раньше – в 1956 году, он никак не мог заплатить художнику денег за картину, – так что тот в конце концов прислал негодующее письмо:
Пишу я Вам, Арсений Александрович, хочу думать, в последний раз. В прошлом письме Вы писали, что в течение апреля урегулируете наши материальные взаимоотношения. Наступил май. Нужно с этим делом покончить. Сегодня 1-е мая. Даю еще 3 недели сроку.
Итак, 22 мая это последний день. К этому сроку я жду уплаты условленной суммы, или возвращения вещи. Уважающий Вас Р. Фальк. 1-е мая [1956 г.].
P.S. Я теперь иногда выезжаю за город. Поэтому предупредите меня заранее открыткой или телеграммой, когда Вы предполагаете у меня быть. Это на случай, если думаете вернуть мои цветы.
Деньги Тарковский выплатил и стал владельцем третьей по счету картины Фалька. Одна из них – портрет поэта, написанный Фальком, впоследствии пропала, когда в квартире Тарковских на «Маяковке» поселилась Ирма Рауш (к истории переселения мы еще вернемся). Другую картину Тарковский в начале 1980-х подарил хирургу, который оперировал его после перелома руки. Судьба третьей картины нам неизвестна.
Любовь к живописи (прежде всего – западноевропейской) – общая у отца и сына. Любимцы Арсения Тарковского: один из лидеров экспрессионизма Пауль Клее и великий безумец Ван Гог. Оба они – герои его стихов. В одном из стихотворений мелькает и ностальгическая нотка по мрачному модерну Арнольда Беклина:
Где «Остров мертвых»
в декадентской раме?
А что любил в живописи Андрей?
В январе 1973 года, побывав во Фландрии и в Париже, он писал другу:
…На этот раз меня ошеломила живопись. Мне повезло: в Генте и Брюгге я видел Мемлинга, Ван-Эйка, Брейгеля, Ван Гога.
В Париже на меня навалился луврский Латур, французы времени Делакруа, и я обалдел. Никакие репродукции не передают сути живописи. Это как плохой перевод поэзии.
Я уж не говорю о живописи школы Фонтенбло или Учелло («Битва»). Ты как журналист, верно, против однобокости, специфичности. Мне же кажется, что способность отклониться от объективности и точности этого среза делает возможным уловить связи твои с чужим городом или страной. Связи, которые обогащают тебя, или, на худой конец, объясняют тебя самого и себе и другим.
