откатке вагонеток с углем работают бригады более раннего прибытия на командировку, а десятники, начальники участков, подрывники — только вольнонаёмные.
Наши бригады предназначены для перекидки угля по лаве к главному штреку. В пологой лаве, простирающейся на сто двадцать метров, ползком через каждые два-три метра, длинной цепочкой по два человека разместились работяги. Температура в шахте — как во всех в Норильске — минус десять градусов. Уголь — мелкий, сухой.
Начинается перекидка. Стоять даже в согнутом положении мешает нависшая кровля шахты. Работать приходится на коленях или сидя. Почти мгновенно угольная пыль заполняет всю лаву, откуда-то тянет сладковатый, тошнотворный запах газа от взрывов аммонала в соседних забоях. Огоньков лапочек не видно, куда бросаешь уголь — неизвестно. Через десять минут в носу образовались плотные угольные пробки. Дышать приходится ртом. Неудобное положение сидя становится нетерпимым.
Не очистить лаву — значит, сорвать ночную заготовительную смену и завтра получить штрафной паёк. А штрафной паёк — это недовыработки и завтра. Через неделю-другую перейдёшь на положение «доходяги».
Сознание неизбежной гибели подстёгивает и самого тебя и товарищей. Когда-то мы думали, что жить нужно по-настоящему весело, смело принимая и радость, и невзгоды. Так мы и жили. Ну, а умереть? Тогда об этом не думали, а теперь… теперь призадумались. Оказывается, и здесь умирать нужно тоже по-человечески, не «доходягой», не сдаваясь, не плача как ребёнок.
— Бросай, бросай! Ну, ещё одну лопату, ещё одну! Ведь ты же хочешь жить! Так бросай же, бросай!
Подрубленное дерево падает молча, а вообще деревья умирают стоя и молча. Сопротивление смерти деревьев ты не замечаешь, они держатся до последнего, корни подают соки питания, листья жадно поглощают кислород, дерево борется, борется упорно, но молчит. Так неужели же ты сдашься без боя, без сопротивления?! Не бойся смерти — это тоже подвиг. Если ты погиб в борьбе — ты человек. Так будь же им до последнего вздоха! Борись, отбивайся, но умирай только стоя — и ты победишь смерть! Физиологически ты умрёшь, но имя твоё будет незабвенным, ты сумел победить страх, ты умер не на коленях, не ползущим по земле, а стоя, в бою, в неравном бою!
Уголёк к смене всё же успели подобрать. Как-то будет завтра, послезавтра и много, много дней, следующих за послезавтра?!
Наконец, — барак, а здесь — хлеб, баланда, кипяток, тепло, нары, сон до следующего спуска в шахту.
Умывальники берутся с боя, воды, конечно, всем не хватает. Оттираемся около барака снегом. А вот и нары. На них — матрацная наволочка — пустая. Опилки были высыпаны по пути в командировку. В головах телогрейка, вместо одеяла — бушлат. Одеяла почему-то отобрали перед этапом, ещё в шахтёрском лагпункте. Спящим на верхних нарах пол-беды — закутал ноги бушлатом и спи себе спокойно, а нижнему этажу приходится туго — внизу холодно, особенно тем, кто подальше от печки. Рассчитывать на стружку или опилки для матраца не приходится — кругом только уголь и снег.
Сколько же так можно жить? Неделю, две, месяц?!.
Уже через десяток дней сотни людей потянулись в санчасть. Барак для больных переполнен. Появилась цинга, покрывая тёмными пятнами всё тело; кровоточат дёсны, шатаются зубы. Пришлось освободить ещё один барак за счёт дополнительного уплотнения жилых бараков — для заболевших дизентерией.
Живём, как звери, с тою лишь разницей, что звери избавлены от конвоя, коменданта, да и не работают в шахте.
Барак усиленного режима (БУР) пополняется людьми, не выдержавшими этой жизни, протестующими невыходом на работу, невыполнением норм, бросающимися на проволоку, имитируя побег, участились случаи членовредительства. Люди рубят себе пальцы на руках и ногах, делают «мастыр-ки» — искусственно растравляя раны, разными примочками вызывают острые заболевания кожи, глаз. На этот путь становятся не только «уркаганы», но и люди с чистой пятьдесят восьмой статьёй, так называемые «фашисты», «политика», «враги народа».
На помощь полчищам клопов приходят полчища вшей. Они ползают и грызут грязное, истощённое тело, они ползают по одежде, по нарам. Их уже не ловят, а просто стряхивают горстями на пол.
И вот за всеми бедами, уже изведанными нами, нагрянула ещё одна, самая страшная, вызвавшая вначале всеобщий восторг — объявили, что поведут в баню, и это обрадовало людей.
Но первый же поход охладил пылкие головы и преждевременный восторг, привёл всех к глубокому разочарованию и даже ужасу. В баню повели после работы со всеми вещами, что не было чем-то новым и неожиданным. Неожиданное было впереди.
Семь километров по снегу, хоть и с горы, почти бегом, после изнурительного рабочего дня, даже ещё здоровых и сильных людей — свалили на снег. Колонна в двести пятьдесят человек — весь барак — растянулась на километр. Людей подгоняют криками «Подтянись!», собаками, прикладами в спину, стрельбой над головой.
В баню запускают одновременно пятьдесят человек — больше она не вмещает. Остальные двести ожидают около бани своей очереди, тщетно ищут укрытие от ветра и снега. Мокрые от пота и не способные уже сопротивляться окоченению, люди жмутся друг к другу. Попрыгать на месте, потолкать друг друга, похлопать себя руками — нет сил. Все, кто ожидает бани — становятся кандидатами в стационар с плевритами, гриппом, фурункулёзом, обморожениями.
В бане отбирается вся одежда, обувь, головные уборы и отправляются в дезинфекцию, а голый человек направляется в моечную, где получает две шайки чуть тёплой воды. Хочешь — мойся, хочешь — гляди, но больше воды не получишь. В предвидении, что придётся на улице ожидать, пока моются остальные — люди больших претензий к малому количеству воды не предъявляют.
Кое-как ополаскивались из первой шайки, шли в предбанник, где парикмахер быстро выбривал все места, где у человека растут волосы. Голову стригли машинкой перед первым заходом в моечную. Постригшись и побрившись, человек обмывается из второй шайки, если не потерял жетончик, и одевается в «прожаренную» одежду. Приятно — одежда тёплая, даже горячая. А после этого — опять на улицу и ожидать, пока пройдут все партии. Измеряется это не минутами, а часами. Холод пронизывает до костей. Хочется спать, а ещё больше — есть.
Наконец, все «помылись», построились и — в обратный путь, теперь уже в гору. Путь ещё тяжелее, но хоть ветер утих. Стоит тихая морозная ночь, температура до сорока градусов ещё не опустилась, но близка к этому. Ниже сорока, при наличии ветра, наружные; работы и длинные переходы не производятся — такие дни актируются, люди сидят в бараках, а потом отрабатывают по воскресеньям.
Нас эти правила не касаются: семь километров не считается длинным переходом,
