Въ Австріи она жила въ совершенно простыхъ комнатахъ; она найдетъ во Франціи апартаменты, украшеніе которыхъ производилось по приказанію и подъ непосредственнымъ наблюденіемъ Императора; последній приказалъ обить ихъ совершенно наново, и такъ, чтобы ничто не напоминало о прежней обитательнице ихъ; она найдетъ въ любомъ изъ дворцовъ апартаменты, обставленные одной и той же мебелью, необходимой для повседневнаго употребленія, чтобы она везде могла житъ такъ, какъ привыкла, и иметь подъ рукой те же предметы. Онъ самъ выбиралъ вещи и наблюдалъ за установкой ихъ. Онъ этимъ очень гордится и каждаго своего гостя приглашаетъ все осмотреть. Въ Тюильери онъ вместе съ Баварскими Королемъ и Королевой вступаетъ на узенькую, совершенно темную лестницу, ведущую изъ его кабинета въ комнату Императрицы; Король, со своимъ большимъ животомъ, спускается по ней бокомъ съ великимъ трудомъ; когда они приходятъ, все еще въ темноте, внизъ, дверъ оказывается запертой, и трое Величествъ поворачиваютъ обратно, чтобы подняться, не безъ усилій, вверхъ, въ обратномъ порядке. Въ Колтьене онъ тоже самъ показываетъ Вестфальской королеве ванную комнату, меблированную и обтянутую индійскимъ кашемиромъ: на 400,000 франковъ кашемира!
Оберегая, въ согласіи съ общимъ характеромъ воспитанія, и ея желудокъ, гувернантки запрещали ей всякія лакомства; онъ знаетъ, что она болыпая лакомка, какъ и вообще Венки, которыя въ любое время готовы истреблять пирожное и кофе съ молокомъ, онъ изменяетъ, въ угоду ей, свой обычный столъ, отводитъ более видное место пирожнымъ, конфектамъ, печенію, вообще, кондитерскимъ изделіямъ.
Она щедра, но до сихъ поръ не могла дарить ничего, кроме техъ мелкихъ работъ, которыя сама же исполняла. Она сможетъ теперь осыпать подарками своего отца, своихъ братьевъ и сестеръ, мачиху и всехъ своихъ, сможетъ посылать имъ ежегодно болыпе, чемъ на двести тысячъ франковъ, парижскихъ изделій – туалетныя принадлежности, фарфоръ, книги, несессеры, мебель. Онъ самъ, еще до ея пріезда, далъ къ этому сигналъ.
Она не можетъ знать, любитъ ли она спектакли, потому что никогда ее не водили на нихъ; но она не была бы верна своему времени и своей стране, если бы не полюбила ихъ. Теперь он будетъ пользоваться спектаклями, – музыкой или комедіей, – когда ей будетъ угодно; она сможетъ ездить съ нимъ въ театры, или заставлять актеровъ играть во дворцахъ. Еще что? Все, что она захочетъ: собаки, птицы, учителя музыки, живописи или вышиванія, эстампы, редкости – все въ ея распоряженіи – лишь бы она подчинилась дисциплине гарема, лишь бы согласилась вести такую жизнь, – жизнь, какую вела, къ тому же, и раньше. Она сможетъ выходить изъ этихъ рамокъ только для большихъ гражданскихъ и религіозныхъ торжествъ, для большихъ баловъ, для спектаклей, для пріемовъ, охоты, для дачной жизни, для торжественныхъ путешествій. Она будетъ появляться, словно божество, во всемъ своемъ величіи, въ разубранномъ алмазами придворномъ платье, охраняемая кортежемъ изъ дамъ и сановниковъ, созерцаемая народами, словно идолъ, лишь издали и снизу.
Такъ золотитъ онъ для нея решетки и украшаетъ тюрьму, такъ мечтаетъ онъ сохранить въ ней ребенка, забавляя ее игрушками; такъ регулируетъ онъ до мелочей всю ея жизнь, чтобы она перешла, не замечая этого, отъ положенія эрц-герцогини, пленницы въ Шенбрунне, къ положенію Императрицы – пленницы въ Париже; такъ обезпечиваетъ онъ себе падающій на нее долгъ верности и претендуетъ поставить жену Цезаря выше и вне упрековъ. И если онъ действуетъ подобнымъ образомъ и съ такой строгостью, то не столько какъ супругъ, сколько потому, что онъ памятуетъ о своемъ грядущемъ отцовстве и готовится къ роли основателя династіи. Жена, которую онъ запираетъ подъ охраной четырехъ красныхъ женщинъ, имеетъ, по его замыслу, спеціальную, можно сказать, единственную миссію: быть матерью, благодаря ему. Она – форма, предназначенная принимать и развивать династическое семя, и все его предосторожности имеютъ целыо обезпечить и доказать законность происхожденія этого семени. Наполеонъ не такъ уже неправъ, потому что въ этомъ – вся доктрина монархизма.
Что Марія-Луиза станетъ матерью, онъ въ этомъ не сомневается. По этому поводу онъ собралъ самыя подробнейшія сведенія. Помимо того, что «она прекрасно сложена», ея родъ даетъ ей хорошіе примеры. У ея матери было тринадцать детей, у ея бабушки – семнадцать, у ея прабабушки – двадцать шесть. Это, какъ сказалъ онъ Шампаньи, какъ разъ такое «чрево», на какомъ онъ хотелъ жениться. За себя онъ спокоенъ. Въ его активе имеется два неоспоримыхъ факта, и всякія тревожныя сомненія устранены. Пусть же едетъ, пусть едетъ скорее та, которая обезпечитъ ему наследственность его трона и завоюетъ будущее его роду!
Но понравится ли ему эта женщина? Сможетъ ли онъ физически желать ее и въ какой степени? Изъ Вены ему прислали ея портретъ: это девушка съ длинными белокурыми волосами, разделенными на лбу на две спускающіяся книзу густыя пряди; лобъ довольно высокій, глаза – цвета синяго фаянса, лицо со следами оспы и съ легкимъ румянцемъ; носъ у переносицы несколько вдавденный, губы толстыя, подбородокъ тяжелый и выдающійся впередъ, зубы белые, довольно редкіе и съ наклономъ впередъ, красивая, но очень полная грудь, совсемъ, какъ у кормилщы; плечи широкія и белыя; руки худыя, кисть руки маленькая, прелестныя ноги. Для женшины она высока: пять футовъ, два дюйма (1 м., 674 миллим.), всего лишь на четыре линіи (9 миллим.) ниже его. Скорее – представительная женщина, но ни изящества, ни граціи, ни привлекательности въ ней нетъ. Это придетъ со временемъ, – думаетъ онъ, – какъ и тонкій вкусъ, и уменіе держать себя. Впрочемъ, надменность въ обхожденіи не отталкиваетъ его, онъ видитъ въ этомъ нечто царственное. Для него прежде всего важно, чтобы все видели, глядя на нее, какого она происхожденія. Когда Леженъ, адъютантъ Бертье, пріезжаетъ, за несколько дней до прибытія Императора, въ Компьень, Наполеонъ велитъ принести портретъ, полученный имъ изъ Вены, и подробнейшимъ образомъ допрашиваетъ Лежена, который оказывается, на счастье, не только солдатомъ, но и художникомъ, о степени сходства портрета съ нею. Леженъ показываетъ тогда, нарисованный имъ, ея профиль, и Наполеонъ, взглянувъ, восклицаетъ: «О, это какъ разъ австрійская губа!» Онъ беретъ со стола одну изъ сложенныхъ на немъ медалей съ изображеніемъ Габсбурговъ, сравниваетъ профили и восторгается: Это – жена, какой онъ желалъ, это – Императрица!
Съ техъ поръ, какъ договоръ заключенъ, съ техъ поръ, какъ онъ видитъ, что исполняется его мечта, онъ дрожитъ оть нетерпенія осуществитъ ее вполне. Тщетно проделываетъ онъ ежедневно, чтобы разсеяться, десять-двенадцать миль, охотясь съ борзыми; эта мысль всюду преследуетъ его; онъ говоритъ объ этомъ всемъ и каждому, онъ хочетъ, чтобы приготовленія къ пріему были окончены, когда они еще не начаты. Когда въ Лувре, при устройстве часовни въ Большпомъ Салоне, ему докладываютъ, что не знаютъ, куда поместитъ огромныя картины, онъ отвечаетъ: «Сжечь ихъ, только всего». Онъ заботится – онъ – о томъ впечатленіи, которое онъ произведетъ; онъ заказываетъ себе у Леже, портного Мюрата, придворный костюмъ, покрытый шитьемъ, который такъ стесняетъ его, что онъ не можетъ носить его. Онъ велитъ позвать другого сапожника, чтобы, заказать себе более тонкіе ботинки: онъ хочетъ научиться вальсироватъ и танцуетъ до тошноты. Какъ пишетъ Екатерина Вестфальская своему отцу: «Здесь творятся такія вещи, какихъ ни я, ни вы и вообразить не могли бы».
