И по мере того, какъ поездъ Императрицы, следуя изъ Вены, едетъ по Германіи, потомъ въезжаетъ во Францію, его нетерпеніе растетъ. Онъ хочетъ держать въ своихъ объятьяхъ эту жешцину: гораздо болыпе, чемъ жешцину, – то, что это женщина представляетъ. Въ каждый изъ городовъ, путь черезъ которые онъ самъ наметилъ, часъ за часомъ, и въ которомъ останавливается Марія-Луиза, онъ шлетъ пажей, шталмейстеровъ, камергеровъ съ письмами, цветами, дичью, имъ убитою. Изъ каждаго – онъ ждетъ писемъ, писемъ отъ Императрицы, писемъ отъ Бертье, писемъ отъ своей сестры Каролины, которая везетъ ему жену, писемъ отъ дамъ, отъ шталмейстеровъ, отъ префектовъ. Онъ былъ бы радъ письмамъ отъ пажей, оть лакеевъ, отъ почтальоновъ.
Въ конце-концовъ, онъ не выдерживаетъ. Марія-Луиза ночевала въ Витри 26 марта. 27-го она должна прибыть въ Суассонъ, только 28-го должна произойти встреча. Церемоніалъ последней уже отпечатанъ. Павильонъ, въ которомъ заочно соединенные супруги должны встретиться, построенъ и разукрашенъ. Приказано явиться войскамъ. Приготовлены обеды. Города ждутъ. Но что ему до этого! 27-го утромъ онъ выезжаетъ съ Мюратомъ изъ Компьена безъ эскорта, безъ свиты, подъ проливнымъ дождемъ. И подъ порталомъ Курселльской церкви онъ ждетъ.
Вотъ огромный берлинъ, запряженный восьмеркой, останавливается для перепряжки. Наполеонъ подходитъ. Дежурный шталмейстеръ докладываетъ о немъ. Каролина представляетъ его. Спускается подножка. Императоръ, весь мокрый, – въ карете. Пускаются въ путь, мчатся, минуя деревни, где меры стоятъ въ ожиданіи на своихъ постахъ, съ заготовленной речью въ руке; проскакиваютъ принявшіе праздничный видъ города, где стынетъ обедъ, прекрасный обедъ, заказанный Боссе. He евши, въ десятомъ часу вечера, пріезжаютъ въ Компьень; Императоръ сокращаетъ речи, представленія, приветствія, Онъ ведетъ Марію-Луизу въ ея внутренніе апартаменты.
Тамъ ей приходится вспомнить урокъ, преподанный ей отцомъ: «принадлежать вполне своему мужу и во всемъ ему повиноваться!!..»
На завтра, въ полдень, онъ приказываетъ женщинамъ, которыя служатъ Императрце, сервировать ему завтракъ около ея постели. Въ этотъ день онъ говоритъ одному изъ своихъ генераловъ: «Дорогой мой, женитесь на Немке. Это самыя лучшія женпцшы на свете – нежныя, добрыя, наивныя и свежія, какъ розы».
Думалъ ли онъ о томъ, что окружающіе будутъ удивлены темъ, что онъ принялъ въ серьезъ бракъ по уполномочію и не подождалъ даже техъ обрядовъ, которые должны были последовать? Но здесь у него есть готовое оправданіе: «Генрихъ IY, – говоритъ онъ, – поступилъ точно такъ же»; и это – ответъ на все.
II.
«Я не боюсь Наполеона, – говоритъ Марія-Луиза Меттерниху черезъ три месяца после свадьбы, – но мне начинаетъ казаться, что онъ боится меня».
Этихъ трехъ месяцевъ было, следовательно, достаточно, чтобы разогнать ту жестокую тревогу, которая терзала ее отъ Вены до Компьени въ такой степени, что у нея нарушились все физіологическія функціи, и чтобы совершенно переменить роли. Но какъ это понять? Онъ боится – онъ! – восемнадцатилетней девушки, которую онъ взялъ безъ всякихъ церемоній, по гусарски, въ тотъ самый вечеръ, когда она прибыла, не дождавшись полагавшихся светскихъ и церковныхъ обрядовъ? Это было, несомненно, импульсивное движеніе и чемъ сильнее онъ чувствуетъ въ глубине души робость и смущеніе, темъ больше склоненъ онъ вы сказывать грубость. He столько женщиной хотелъ онъ обладать, сколько темъ, что эта женщина изъ себя представляла. Чувственности было довольно мало въ его желаніи обладать ею; его честолюбіе придало желанію пылкость. Обладать этой женщиной – это было неисполнимое, неосуществимое, и вотъ почему онъ овладелъ ею сейчасъ же, какъ только она попала въ его руки, словно боясь, чтобы она не ускользнула отъ него. Такъ поступалъ онъ и при другихъ обстоятельствахъ – въ Каире и въ Варшаве, где річь шла не о такой новобрачной, где желаніе было чисто физическое.
Но почти тотчасъ же начинается реакція. Женщина, которую онъ взялъ, овладеваетъ теперь имъ. Чувственность, не игравшая прежде почти никакой роли, теперь господствуетъ. Онъ хочетъ быть любимымъ, боится, что не любимъ или что можетъ показаться таковымъ.
Онъ не довольствуется уже теломъ, которымъ онъ овладелъ и которымъ обладаетъ; онъ хочетъ к душу, онъ хочетъ также, чтобы эта женщина заявила во всеуслышаніе, что она съ нимъ счастлива. Однажды утромъ, въ Тюильери, онъ приказываетъ позвать Меттерниха и запираетъ его съ Императрицей; черезъ часъ онъ открываетъ дверь и входитъ, смеясь: «Ну, хорошо ли побеседовали? Много ли худого говорила обо мне Императрица? Что она, смеялась или плакала? Я не спрашиваю у васъ отчета. Это вашъ секретъ». Но это не мешаетъ ему, на другой же день, допрашивать Меттерниха и, когда последній отказывается отвечать, основываясь на слове самого Императора, Наполеонъ говоритъ: «Императрице не на что жаловаться; я надеюсь, что вы передадите это вашему Императору, и что онъ поверитъ Вамъ болыпе, чемъ другимъ».
Подбирая себе, такимъ образомъ, свидетелей, приподнимая предъ ними завесу, онъ въ действительности не Императора Франца хочетъ услокоить, но самого себя. Онъ хочетъ убедить себя, что его жена вся, целикомъ, отдалась ему, что у нея нетъ никакихъ заднихъ мыслей, что ей нравится та чисто буржуазная, какъ онъ говоритъ самъ, жизнь, которую онъ заставляетъ ее вести, что, следовательно, онъ найдетъ около нея то семейное счастье, къ которому стремится.
Между темъ, эта женщина съ ранняго детства испытывала на себе вліяніе недоброжелательства къ нему и разделяла это недоброжелательство. Ея «maman» разсказывала ей, когда ей было шесть летъ, что Монсинъоре Бонапарте бежалъ изъ Египта, дезертировавъ изъ арміи, и сделался Туркомъ. Она была твердо уверена въ томъ, что онъ бьетъ своихъ министровъ, что онъ собственноручно убилъ двухъ своихъ генераловъ.
Годъ, предшествовавшій ея свадьбе, – годъ, который былъ свидетелемъ Экмуля, бомбардировки Вены, свидетелемъ Эсслинга и Ваграма, – она считала последнимъ годомъ жизни вселенной, и Антихристомъ былъ Наполеонъ. «Гневъ задушилъ бы меня, – писала она после Спаима, – если бы мне пришлось обедать съ однимъ изъ его маршаловъ». Когда свершился разводъ, она ни на одно мгновеніе не допускала мысли, чтобы речь могла идти о ней. «Папа, – говорила она, – слишкомъ добръ, чтобы принуждать меня въ такомъ важномъ деле». Она жалела заранее ту несчастную принцессу, которую онъ выберетъ, «такъ какъ была уверена, что не она окажется жертвой политическихъ разсчетовъ». Когда новость о ея замужестве начала пріобретать определенность, она писала одной своей подруте детства: «Молитесь за меня». и она прибавляла: «Я готова пожертвовать моимъ личнымъ счастьемъ на благо Государству». У нея спросили ея мненіе, но только для формы. Эрцгерцогини не имеютъ мненій помимо мненій ихъ отца. Она подчинилась; но Наполеонъ, темъ не менее, долженъ былъ представляться ея воображенію людоедомъ волшебныхъ сказокъ. Подумайте: онъ – порожденіе Революціи; онъ четыре раза разбивалъ на голову, разрывалъ на части ея родину; онъ два раза победителемъ вступалъ въ Вену; онъ заставилъ ея отца – императора, Его Апостолическое Императорское Величество! идти къ нему въ лагерь молить о мире; все ея чувства аристократки и патріотки, принцессы и дочери, все, что есть самаго священнаго въ человеческой душе и самаго чуткаго – въ гордости аристократа, все должно было порождать въ ней отвращеніе къ нему.
