— Ну, раз он нравится Габриэле… — ответила м-м Шарпантье. Но Шарпантье не мог дать согласия, прежде чем не прояснится финансовое положение молодого адвоката. Впрочем, некоторые сведения до него дошли:
Дантона любили в различных кафе, где он часто играл в домино, но денег у него было немного. Хозяин кафе сухо объявил претенденту, что для того, чтобы взять в жены его дочь, надо располагать средствами для приличной жизни. Напуганный перспективой потерять Габриэлу, Дантон подал просьбу на замещение должности адвоката в Королевских советах. Он, такой ленивый, стал работать в поте лица и готовиться к вступительному экзамену и через два месяца был принят на должность. Ему оставалось лишь произнести речь на латинском языке — предложенный сюжет назывался «Моральное и политическое положение страны и ее отношения с правосудием».
Дантон никогда не произносил речей, результат удивил его самого: подчиняясь возникшей вокруг легкости и открывшемуся в нем ораторскому таланту, он вопрошал о жертвах, которые знать и духовенство, обладающее несметными богатствами, должны принести на непреложные нужды страны, и заключил:
— Горе тому, кто провоцирует революции! Горе тому, кто их совершает!..
Старых адвокатов сильно взволновали эти слова. Молодые с уважением стали взирать на этого необычного оратора. Так, желая стать адвокатом в королевских советах, чтобы жениться на любимой девушке, родился Дантон-трибун…
* * *
Он занял денег и 29 марта купил должность мсье де Пасси. Девятого июня он наконец женился на м-ль Шарпантье… Ослепленному своим новым положением будущему революционеру пришла в голову странная идея: он решил, что должен порвать с народом, к которому принадлежал потом и кровью, и подписался д'Антон…
Адвокат в Королевских советах, зять мсье Шарпанье осуществлял свои функции в обширной области охватывающей «законы, их выполнение н юриспруденцию всех королевских судов». В его ведении были церковные и гражданские дела, торговля, финансы, законы о лесах, законы государственные, морские, статус колоний, сельское хозяйство, промышленность. Этим и объясняется, пишет Луи Барту, «многогранность объектов, на которые была направлена его политическая деятельность». Страсть к Габриэле толкнула его к деятельности, не зная которой он никогда не стал бы одним из великих людей революции.
И это еще не все: до свадьбы Дантон жил на улице Плохих Слов, что было обидно для адвоката. Габриэле вздумалось переехать: она выбрала квартиру на Торговом дворе, возле улицы Сент-Андре-Де-Зар и Старой Академии, то есть в самом центре, — в следующем году он станет знаменитым кварталом монахов ордена францисканцев. Так Дантон поселился в центре того квартала, который призван был облегчить ему выход на политическую сцену.
Однажды он заявил Робеспьеру:
— Добродетель состоит в том, чтобы заниматься любовью каждую ночь.
Нельзя не признать, что этим убеждением он обязан был Габриэле.
МИРАБО — ДЕПУТАТ ОТ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ БЛАГОДАРЯ М-М ДЕ НЕРА
Он был ее любовником.
М. де ФРОМЕНТЬЕ
В конце апреля 1769 года французский военный фрегат на всех парусах летел к Корсике. На его борту плыл легион Лотарингии, посланный герцогом де Шуазелем для окончательного завоевания острова. Вот уже в течение года Франция прилагала все усилия, чтобы вырвать эту землю у Генуэзской республики. Министр, чтобы покончить с этим, решил организовать новый экспедиционный корпус, призванный помочь войскам, сражающимся с людьми Паоли.
На этом раскачивающемся подобно бесстыдной женщине фрегате служил один двадцатилетний младший лейтенант. Его звали мсье де Пьер-Бюффьер <Еще со времен коллежа Габриэль носил этот псевдоним по приказу отца, грозного маркиза, решившего так покарать его за шалости>, но все знали, что его настоящее имя — Габриэль Рики де Мирабо: юноша большой, полный, неприятный, высокомерный, хвастливый, циничный и грубый. В довершение этому притягательному портрету известно, что лицо его было изъедено оспой.
Все эти недостатки не мешали юному лейтенанту пользоваться необыкновенным успехом у женщин.
Его любовная карьера началась в тринадцать лет: во время игры в прятки он лишил девственности дочь своего наставника. Впоследствии благодаря своему буйному темпераменту он совершил подвиги, о которых население Экса сохранило живые воспоминания. В восемнадцать лет из-за неуемности своей натуры ему пришлось преждевременно покинуть полк Баррикавалери, стоявший в городе Сенте: пообещав жениться на одной девице, счел себя вправе вздернуть ее юбку и повалить юную особу у забора. Вспыхнул грандиозный скандал, и рассерженный маркиз де Мирабо потребовал, чтобы сын ради чести семьи на какое-то время упрятали в крепость острова Ре. Затворничество не усмирило предприимчивого кавалера — ему удалось соблазнить сестру стражника…
Но через шесть месяцев Габриэль заскучал. Дом, где была всего одна женщина, был для него не тем стом, где хорошо жилось. Он подал просьбу и получил разрешение участвовать в экспедиции на Корсику. Отец поставил ему одно условие: он будет носить имя Пьер-Бюффьер, пока не окажется достойным носить имя де Мирабо.
* * *
После вынужденного воздержания в течение скольких дней юный граф де Мирабо высадился корсиканской земле с покорным видом, обманувшим его офицеров. На самом деле военные баталии не слишком интересовали Габриэля, — его взор становился воинственным лишь при виде молоденьких местных жительниц. Он начал с того, что стал любовником очаровательной девушки по имени Мариа-Анжела. Вот как он описывает ее:
«Она была так хороша и порой так нежна, что привлекла меня. Я говорю „порой“, так как ревность ее часто доходила до бешенства, что скорее объясняли гордостью, чем любовью. Фурия, а не женщина…
Она обладала всеми атрибутами физической красоты, но у нее отсутствовал темперамент — что полностью зависело от ее воображения, от того, что было в этот момент у нее на уме. Сегодня она пылко сжималa меня в объятиях, а завтра, возможно, будет холодна как во время обычного разговора…»
Пока солдаты де Во подавляли последнее сопротивление на острове, Габриэль боролся за мир своими способами. Продолжая делить ложе с Мари-Анжелой, он увлекся молодой женщиной, принадлежавшей к крупной корсиканской буржуазии. Несколько оробевший, он не решался за ней ухаживать, но дама сама сделала первые шаги. Говорит сам Мирабо:
Никогда я не был удивлен больше, чем в тот вечер, когда прогуливаясь под ее окнами, поймал брошенный к моим ногам сверток, где был спрятан бант и записка, написанная по корсикански. В нескольких словах мне сообщали, что я любим и могу поговорить с обожаемой мною особой. Мне предлагалось назавтра встретиться в условленном месте с брюнеткой, дать ей бант и, если она покажет мне такой же, последовать за ней. Какое-то время я колебался, но любопытство и, возможно, тщеславие победили: я решил явиться на свидание во всеоружии. Меня встретила закутанная похожая на монахиню женщина, она не произнесла ни слова. Я обронил бант и поднял его, как если бы женщина его обронила. «У меня есть такой же», — она показала мне его и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ…
