Только мы набрали высоту, как в рамках восстановления социальной справедливости ребятишкам предлагают добровольно сдать неправедно нажитое добро в фонд помощи ветеранам ВДВ. Они отказываются. А на попытку силового изъятия отвечают сопротивлением…
Что тут началось! Наши на них напирают. Те визжат, на скамейку встали, ногами отпихиваются. Горой за добро свое стоят… Дракой это, конечно, не назовешь. Грабежом вроде тоже. Потому что в итоге все содержимое их чемоданов, только уже разорванное на куски, истоптанное и обезображенное, остается валяться на полу. Хотя, может, и разжился под шумок кто из наших парой трусов по последней кабульской моде… Не судья я им.
Сам не полез — противно мне было. И Пахом не полез. И Белый. Но и разнимать не стали. Вроде дернулись сначала, да куда там…
Да и было на что отвлечься пытливому взору. Как же интересно было наблюдать за поведением четырех офицеров, сидевших в самом конце самолета! Как они отвернулись, сев в самолет, так ни один и не повернулся в нашу сторону, никак не отреагировал на дебош в салоне. Как будто и не происходит ничего. Как в детской игре «я в домике».
Странно? Это как сказать. Полный самолет 20-летних пацанов, которые два года воевали и которых еще и на три месяца позже домой отпустили. Вы бы поперли против них? Я бы — нет. Вот и те офицеры — тоже.
К тому же не могли они не знать, что на солдатском-то жаргоне офицеров «шакалами» звали. Дело, конечно, прошлое, да и не все так однозначно. Но из песни слов не выкинешь… И много у кого за два года к офицерам вопросов накопилось. Попался б мне там, в самолете, под руку замполит наш ротный — один бы из нас точно до Союза не долетел. В общем, был у офицеров этих резон в «ничего не вижу, ничего не слышу» поиграть.
А вот один из пилотов в какой-то момент пытался вмешаться. Выскочил в салон, орет:
— Ну-ка прекратить!
А никто внимания не обращает. Он это видит и заводится:
— Прекратить! Буду стрелять!
Даже за кобуру схватился. И вот этим-то внимание к себе привлек:
— Вот ты напугал, мужик! Давай, стреляй!
Больше ничего пилот не кричал. То ли просто плюнул он на эту канитель, то ли понял, что глупость сморозил — нашел кого стрельбой пугать… Ушел, и больше мы его до посадки не видели. Да вскоре и потасовка вдруг сама собой утихла. Как-то резко все пришли в себя. Как будто опомнились. Примолкли, расселись. Вроде как и не было ничего. Если б только не пол в самолете, весь усыпанный обрывками…
И как раз в этот момент по внутренней связи объявили, что мы пересекли границу Союза Советских Социалистических Республик. Только почему-то никто в этот момент ни береты в воздух не стал подбрасывать, ни обниматься. Выплеснулись уже все, что ли, эмоционально? Короче, как покидал я пределы Родины без особой помпы, так и назад вернулся в не самом радужном настроении. И забыл бы я этот инцидент при долгожданном возвращении на Родину после долгой разлуки, да вот не дали. И кто не дал? Свои же родные афганские летуны…
Приземляемся в Ташкенте. Вот тут бы и случиться радостной и светлой встрече с Родиной. Вот тут бы броситься мне к ней в объятия. Уж не знаю, стал ли бы я бетон полосы взлетной целовать, но выйти с чувством на родную землю хотелось.
Но тут пилоты по громкой связи объявили:
— При посадке мы забрали у нескольких из вас военные билеты. И пока в самолете не будет наведен порядок, назад вы их не получите…
И еще добавили, что остаться могут только те, кто без военников. Остальные должны выходить и следовать на таможню…
Вашу мать! Вот нельзя было как-то по-другому придумать? Надо же было так обгадить возвращение домой! Вот он почему так быстро «сдулся», пилот-то. Не стал нас особо успокаивать, к порядку призывать. Видать, не первый у них такой случай был. И подготовились они. Заложников, так сказать, взяли… Я в бешенстве! Я отхерачил два года! Два года ползал по долбаным горам! Два года каждый день мог сдохнуть! Два года мечтал об этом дне, об этой минуте! И теперь, когда все уже почти кончилось, в эту самую минуту, меня так… Ну не суки?!
Но причитать и злиться было некогда. За железным бортом самолета был СОЮЗ! Он ждал и манил. Он отвлекал от любых грустных мыслей… Ладно, преодолеем еще одно, последнее препятствие на пути домой. Уж сколько их было и каких. Прорвемся…
Оглядываюсь вокруг, оценивая обстановку. В самолете нас человек 10 — шесть десантников и четверо бойцов в фуражках и с черными погонами. Ну что ж, парни, жизнь есть жизнь, и в ней свои законы. Не ваш день сегодня. Каким бы иезуитским ни был расчет пилотов, но он безупречен.
Бойцы и сами уже все поняли. Опустились на корточки и начали собирать с пола следы недавней потасовки и обрывки ее результатов.
Мы разбираем себе каждый по «подопечному» и начинаем «придавать ускорения»:
— Ты че нерезкий такой? Резче «шуршим», тело!
Около моих сапог, передвигаясь на корточках, собирает мусор низкорослый, щуплый паренек. Какой-то прямо подросток совсем. Покорный и бессловесный. Меня даже как-то удивляет его покорность. И даже где-то раздражает… Но еще больше раздражает, что наши-то все уже на свободе, а я тут за ними дерьмо подбираю! Хотя сам-то в раскулачивании участия не принимал…
И вот все это раздражение вкладываю в несильный, но концентрированный пинок:
— Резче давай, тело!
В этот момент мальчишечка оборачивается ко мне, не вставая с корточек… и я сначала вижу его саперные эмблемы… а потом медаль «За отвагу»… и нашивку за ранение… Твою мать…
Меня как током пробило. Что ж я творю-то? Мы ж, считай, на гражданке уже! А это все там осталось, там! «Шнуры» — «дембеля», «солдаты»-«шакалы», «десантура»-«соляра». И я ж ведь знаю, что за работа у саперов, что за война. И он, как и я там, каждый день…
Это я додумываю, уже сидя рядом с ним на корточках. В четыре руки мы быстро собираем оставшийся мусор. Наши парни смотрят на меня удивленно, но не вмешиваются. Забираем у пилотов наши военные билеты. Выходим из самолета.
Я не прошу у него прощения — не могу так быстро перестроиться. Я вообще не могу найти в себе сил ему что-то сказать. Стыдно мне, блин, стыдно… Вот так я и оказался, наконец, дома. Так вернулся из Афгана. Я так рвался сюда. Я так рвался оттуда. И не мог себе представить, что Афган не отпустит никогда. Именно этот, не всегда ко мне добрый и справедливый, этот пропитанный кровью и болью, враждебный и непонятный Афган… Афган, который неласково меня встретил и недобро проводил. Вот этот непридуманный Афган заполнит собой все… Станет паролем и отзывом для большинства из нас. Для тех, кто так неистово мечтал уехать и забыть его навсегда… Он всю жизнь будет тянуть к себе… И не давать покоя, грызть изнутри. Рваться наружу… И прорвется, наконец, выплеснется в эти рассказы. В непридуманные истории о моем Афгане.
