Американская армия раскинулась укрепленным лагерем в форме большой дуги длиной в десять миль. Основные силы сосредоточились на севере, на Проспект-Хилле, остальные продвинулись вглубь материковой части, к поселку Кембридж на Чарлз-Ривер (на лугу поставили палатки, кроме того, пришлось занять под постой большую часть домов, а также кирпичные здания Гарвардского колледжа) и к Роксбери, ближе к перешейку, где на еще одном высоком холме торчала башенка местного дома собраний.
Чернового наброска было мало, и Вашингтон получил девятнадцатилетнему лейтенанту Джону Трамблу, сыну губернатора Коннектикута, начертить несколько планов местности. Чтобы сделать схему британских укреплений на перешейке, юный картограф подполз по-пластунски в высокой траве практически к самому расположению противника. (Несмотря на то что Трамбл еще в детстве лишился глаза, он обладал выдающимися художественными способностями и впоследствии создал целую галерею портретов и батальных сцен.) Впечатленный точностью начерченной карты, Вашингтон сделал его своим адъютантом.
Расстояние между противоборствующими сторонами не превышало мили; английские часовые на Банкер-Хилле прохаживались на виду у американцев — хоть разговоры разговаривай, как с удивлением заметил Вашингтон Ричарду Генри Ли. («Такое впечатление, что главное занятие обеих армий — смотреть друг на друга в подзорную трубу», — писал лоялист Питер Оливер, бывший главный судья Массачусетса.)
Четвертого июля Конгресс официально включил ополчение в состав Континентальной армии. В своих первых приказах Вашингтон потребовал от волонтеров уяснить, что они теперь — солдаты Соединенных Провинций Северной Америки и обо всех местечковых различиях надо забыть.
В конце июля в лагерь прибыл отряд стрелков из Виргинии под командованием капитана Даниеля Моргана: они отмахали пешком 600 миль, чтобы сражаться за права колонистов. Ружья, которыми они были вооружены, были длиннее мушкетов и отличались большей точностью стрельбы, но требовали больше времени для перезарядки. Солдаты из Массачусетса, в куртках свободного покроя и рыбацких штанах, потешались над виргинцами в бахромчатых льняных рубахах и легинсах, вооруженными томагавками. Поддерживать доброе согласие между северянами и южанами оказалось нелегким делом; генерал-адъютант Горацио Гейтс внес неоценимый вклад в «стандартизацию» армии, введя, в частности, систему учета и исполнения приказов.
Как и в Маунт-Верноне, генерал Вашингтон просыпался с петухами, приводил себя в порядок, садился в седло и — свежий, стройный, безупречно одетый, со шпагой на боку и серебряными шпорами на сапогах — отправлялся объезжать лагерь в сопровождении нескольких офицеров для поднятия духа солдат: уже в четыре утра тысячи людей копали траншеи. «Его без труда можно было отличить от других; он всегда выглядел благородно и величественно», — писал доктор Джеймс Тэчер. 25-летний Генри Нокс[22], оставивший книготорговлю в Бостоне, чтобы стать артиллеристом, просто влюбился в главнокомандующего: «Генерал Вашингтон держится с большой непринужденностью и достоинством, распространяя вокруг себя ощущение счастья». Солдаты ему охотно повиновались, и местный капеллан был просто поражен, как быстро в лагере были наведены относительные порядок и дисциплина. Вашингтон же, хотя и не показывал виду, был крайне удручен тем, что видел вокруг себя, — неуправляемую крикливую толпу, — и просто не представлял, как можно воевать с такой ордой.
Ему, всегда державшему дистанцию с подчиненными, не нравилось, что ополченцы из Новой Англии избирают командиров. Те же вели себя с солдатами запанибрата, ели с ними из одного котла, даже собственноручно брили их. (Как вспоминал потом Джон Трамбл, «офицеры в целом были столь же несведущи в военном деле, как и солдаты».) А разве существует боеспособная армия без субординации? Вашингтон приказал полевым офицерам носить на шляпах красные или розовые кокарды, капитанам — желтые или коричневые, унтер-офицерам — зеленые. Его огорчало, что часовые останавливали военачальников, потому что не узнавали. Сам он носил голубой шарф через плечо, майорам и бригадным генералам заказал розовые, адъютантам — зеленые. Солдат тоже требовалось одеть в некое подобие единой формы. Шерсть ввозили из Англии, поэтому теперь ее было не достать, и Вашингтон велел пошить десять тысяч льняных сорочек. Но и этого материала не хватало; пришлось смириться, что солдаты носят то, в чем пришли из дома. Некоторые вообще ходили полуголыми, порвав одежду во время сражения при Банкер-Хилле.
Единственное, в чем не было недостатка, — съестные припасы: солдаты каждый день ели свежую рыбу или мясо, лакомились моллюсками, яйцами и овощами, получали на десерт яблоки, персики и арбузы. Вашингтон строго-настрого запретил мародерство, обещав, что разорение садов и огородов будет сурово наказываться. И это были не пустые угрозы: одного солдата приговорили к тридцати девяти ударам по голой спине за кражу головки сыра.
Выгребные ямы источали такое зловоние, что солдат было уже невозможно заставить ими пользоваться, поэтому во время обхода лагеря было много шансов наткнуться на «ароматную» кучку. Памятуя о том, что эпидемии могут выкосить больше людей, чем вражеские пули, Вашингтон велел офицерам принять меры: оборудовать отхожие места, не позволять ловить рыбу в прудах во избежание инфекции. Летняя жара принесла новую волну «лагерной лихорадки» (общее название для дизентерии, сыпного и брюшного тифа). Матери и жены, приезжавшие из близлежащих городов ухаживать за заболевшими сыновьями и мужьями, потом приносили заразу в родные места; вспышки инфекции происходили в одном новоанглийском городке за другим. Но заботливые жены были не у всех, а мужчины наотрез отказывались, например, стирать свою одежду, считая это «бабьим делом», предпочитая ходить в грязных рубахах, которые, сопрев, разлезались на теле (у британцев стиркой занимались жены, маркитантки и проститутки, следовавшие за армией). В одежде кишели паразиты, а ведь вши и блохи разносили сыпной тиф. Сальмонелла, размножающаяся в грязной воде, вызывала брюшной тиф.
По случаю жары Вашингтон разрешил своим людям купания, но пришел в ужас, узнав, что они бегают голыми через Кембриджский мост, «по которому ходят прохожие и даже дамы из лучшего общества».
Проточной воды в лагере не было. И вообще он походил на что угодно, только не на военный городок. Вместо однообразных палаток здесь стояли самодельные хижины — из досок и парусины, некоторые — с каменными стенами, покрытыми торфом, другие — из кирпича, — третьи — из хвороста. Кое-где использовались плетеные, как корзинки, двери и окна. Исключение представляло собой расположение волонтеров из Род-Айленда под командованием Натанаэля Грина[23]: здесь стройными рядами стояли палатки — в точности такие, как у англичан. В довершение картины, в военном лагере, больше похожем на цыганский табор, шатались пьяные (в среднем каждый выпивал по бутылке рома в день, и генералы в этом отношении не были исключением), и в воздухе висела брань.
