было плевать. Мы сидели все вместе, и впервые я публично произнес эти известные слова:
«Всем привет! Я – Роб, и я – алкоголик».
Я спокойно их произнес… Поскольку знал, что это правда. С тех самых пор, как я каждый вечер нажирался в «Гадком утенке».
Я дал Дэвиду номер, и он позвонил в студию Лос-Анджелеса сообщить ребятам, что я в клинике и временно вышел из строя. Парни из Priest были в шоке – как и я, они этого не ожидали. Вся группа тут же вылетела в Финикс повидать меня.
Я все еще лежал под капельницей, и они сели вокруг койки. Мы пытались общаться, как нормальные, но им было немного неловко, и они не знали, что и сказать, поэтому я им ответил: «Я здесь, потому что алкоголик».
– Какой ты алкоголик, Роб? Прекрати! – сказал Гленн.
– Нет, Гленн, я – алкоголик!
– Нет, дружище! Просто любишь выпить, как и все мы!
Гленн всячески старался сделать так, чтобы мне было лучше, но он ужасно ошибался. Я был алкоголиком. И теперь я это знал. Перед тем как уйти, они сказали лежать здесь, сколько мне нужно, и что я всегда могу на них рассчитывать. Я и так знал, но приятно было это слышать.
Ежедневная терапия была непростой. Наставник приносил в комнату бейсбольную биту, ставил какой-нибудь предмет на стул в центре круга и просил нас выбить из этой хрени все дерьмо. Идея была в том, что этот предмет олицетворял человека либо случай, который причинил тебе боль И, вымещая на нем весь свой гнев, ты очищался.
Женщины в нашей группе справлялись лучше мужчин. Я сидел в кругу и смотрел, как скромные девушки слетают с катушек, разрывая бедного плюшевого мишку в клочья, затем падают на пол, чувствуя, как проходят горе и тревога. «Ого! А мне лучше!» – говорили они. Мужчины были сдержаннее.
Я ни разу не брал бейсбольную биту. Ардит, моя наставница, милейшая женщина старше меня на несколько лет, говорила: «Ты подавляешь в себе это чувство, Роб!» И, возможно, она была права. Но я просто не хотел этого делать.
Реабилитация напоминала свой отдельный мир, но нам время от времени разрешали позвонить. Я позвонил родителям сказать, где нахожусь. Ардит с ними тоже разговаривала. Они вздохнули с облегчением. В голосе мамы слышалась радость. Полагаю, они долго наблюдали, как я лечу в пропасть.
Еще я позвонил Брэду. Было приятно услышать его голос, и даже еще лучше, когда он сказал, что рад, что я прохожу лечение, он скучает по мне и сам собирается лечь в клинику. Сердце мое радостно забилось. Наконец-то он одумался!
«Замечательно! – подумал я. – Может быть, еще не все потеряно?» Ведь я знал, что по-прежнему хочу с ним отношений и люблю его.
Я провел в клинике тридцать дней, а когда вышел, знал, что жизнь изменилась. Дал обещание, что больше никогда не буду принимать наркотики и алкоголь. Настало время. Мне надоело постоянно чувствовать себя как дерьмо. Я уже много лет не ощущал себя физически здоровым. Надо было что-то менять.
Еще одним большим стимулом было желание снова стать лучшим вокалистом. Хотел почувствовать былую связь с Priest и нашей музыкой. Группа была – и есть – важнее всего в жизни, и алкоголизм и наркозависимость опустили меня на такое дно, что я потерял связь с реальностью и жизненной силой.
Клиника изменила мою жизнь. Она ее спасла. Я вышел и продолжал общаться с Ардит. Она была добрейшей души человеком. Пока я лежал в клинике, она даже приехала в Уолсолл поговорить с мамой. Они стали хорошими подругами и даже вместе ездили в отпуск в Шотландию!
Я уже тридцать четыре года не притрагиваюсь к алкоголю и наркотикам. Не могу сказать, что этого никогда не случится, но надеюсь, Господь не допустит. Тут ведь все просто: проблемы надо решать по мере поступления. Я знаю, что сегодня трезв. И надеюсь, что завтра тоже буду трезвым.
С тех пор как я вышел из клиники, больше ни разу не посещал собрания АА. Просто перестал пить и держусь. Не говорю, что это каждому поможет, но мне помогает. Думаю, это уолсоллский менталитет:
«Если нужно что-то сделать – возьми и сделай!»
Я вернулся в Лос-Анджелес завершить работу над Turbo. Мое возвращение было негромким. Просто однажды после обеда незаметно пришел в студию Record Plant. Остальные ребята были заняты работой.
– Как дела, парни? – спросил я.
– Отлично! Как сам, Роб?
На этом все. Они не стали донимать меня вопросами. Не лезли в душу и просто были рады тому, что я вернулся, восстановился и готов продолжить работу над альбомом.
Я был больше чем готов. В прекрасной форме. Впервые записывал вокал для Priest трезвым, но, когда пришел спеть «Out in the Cold» и «Reckless», реально дал жару. Было круто. Может быть, было легче петь, когда не в стельку пьян? Кто же знал?
Поскольку Тому Аллому пришлось терпеть мои никчемные попытки что-то сделать в Нассау, а потом и в Лос-Анджелесе, он был в неописуемом восторге от своего нового, более совершенного вокалиста. «Черт возьми, Роб, ты поешь гораздо лучше! Шикарно!» – расхваливал меня наш аристократичный старый картезианец-продюсер [88].
Я никогда не умел принимать комплименты в адрес голоса или чего-то еще, но с радостью принял его слова. Не хочу звучать дерзко и нагло, но я знал, что он прав. Действительно пел гораздо лучше. Трезвым я был совершенно другим.
Когда мы закончили Turbo, с нами связалась кинокомпания и попросила использовать песню «Reckless» в новом фильме с Томом Крузом, «Лучший стрелок». Это означало, что мы не сможем использовать трек на альбоме, чего нам не хотелось, и мы посчитали фильм хреновым, поэтому отказали. Смело, да?
Я долгое время – месяцы – был «в самоволке» или, по крайней мере, не в здравом уме и стал нагонять дела группы. Из Лондона пришла новость, что Билл Кёрбишли попросил сотрудницуего команды, Джейн Эндрюс, стать полноценным менеджером Priest.
Стратегически Билл продолжал принимать участие, но нашими ежедневными делами занималась Джейн. Мне она с первого же дня понравилась, и я подумал, что идея замечательная. Джейн была полна энтузиазма, и я знал, что она идеально подходит для нашей группы. И тогда… и сейчас.
Как только я добрался до дома, чувствовал, что пора начинать с чистого листа. Я продал дом возле горы Мамми, где отрывался как мог, и тут же присмотрел новое замечательное местечко. Всего в пяти минутах от «Райской долины» [89]. Смотря на этот дом, я не переставал восторгаться: «Это потрясающе!» Прекрасный воздух и простор, а от великолепия аризонской природы и пейзажа челюсть отвисала.
Стоя на площадке
