– Вот она!-крикнул я Спирину и Бабушкину. – Смотрите!
Хаотические нагромождения торосов сплошь окружали льдину; она напоминала средневековую крепость, обнесенную высокой, неприступной стеной.
Льдину покрывали редкие пологие ропаки разной величины, а среди ропаков была ровная чистая площадка, примерно семьсот на четыреста метров.
Пролетая над площадкой, мы заметили заструги, такие же, как на островах Земли Франца-Иосифа или в тундре. Судя по торосам, лед был толстый, многолетний.
Развернувшись еще раз, я снова прошел над площадкой. Спирин открыл нижний люк штурманской рубки и приготовился по моему сигналу бросить дымовую шашку. Горит она всего полторы минуты; за это время нужно успеть сделать круг и, определив по дыму направление ветра, пойти на посадку.
Спирин бросил шашку в том месте, где самолет должен коснуться лыжами льда.
Я быстро развернулся, зашел против ветра (как я и предполагал, он дул вдоль площадки) и снизился еще метров на десять.
С огромной быстротой подо мной замелькали торосы, вот-вот задену их лыжами.
Кончилась гряда торосов. Впереди ровная площадка. По белому снегу навстречу стелется черный дым. Прошу Бабушкина, как только самолет коснется снега, дернуть трос и раскрыть парашют, служащий воздушным тормозом.
Убираю газ, подвожу самолет на посадку. Медленно тяну штурвал на себя; машина опускает хвост, секунды две идет на высоте примерно одного метра… Резко беру штурвал на себя. Самолет мягко касается нетронутой целины снега. На всякий случай выключаю моторы – вдруг не выдержит льдина и машина провалится…
Бабушкин дергает за трос, парашют раскрывается. Самолет катится вперед и не проваливается. Снова включаю моторы: раз уж садиться, так по всем правилам – с работающими моторами.
Пробежав двести сорок метров, самолет останавливается.
21 мая, 11 часов 35 минут…
Мы и не заметили, как оказались в объятиях друг у друга.
А еще через минуту мы ступили на полюс.
Шестнадцать дней на льдине
Спирин и Федоров тут же занялись астрономическими наблюдениями и вычислениями. Они ловили солнце, которое на мгновение появлялось в разрывах облаков, – уточняли место посадки. Механики возились около самолета, закрывая чехлами моторы. Иванов и Кренкель налаживали радио, а все остальные устанавливали радиомачту.
Мачту установили быстро, но радисты доложили, что бортовой передатчик работать не может – сгорел умформер. Мы тут же приступили к выгрузке радиостанции Кренкеля.
Через час на льдине уже стояла раднопалатка, на мачте была натянута антенна. Но тут возникла новая задержка: на морозе разрядились аккумуляторы. Надо было снова заряжать их.
Тем временем в Москве и на острове Рудольфа десятки радиостанций шарили в эфире, ловя наши позывные. Шевелев получил правительственную радиограмму с распоряжением приготовить остальные три корабля и при первой возможности вылететь на поиски самолета «СССР Н-170».
Три машины стояли в полной готовности, но погода на Рудольфе испортилась, и лететь на поиски было невозможно.
Богданов и Стромилов, надев наушники, напряженно ловили на два приемника малейшие шорохи в эфире. В радиорубку набилось полным-полно народу. Марк Иванович, нервно затягиваясь, курил папиросу за папиросой. Изредка тишину нарушал чей-нибудь шопот. Говоривший ни к кому не обращался – он просто размышлял вслух.
– Что случилось?-недоумевал Мазурук.-Начали передавать радиограмму, и вдруг на полуслове как ножом отрезало. Не могла же машина развалиться в воздухе…
Снова в рубке тихо. Но через несколько минут тишину нарушает приглушенный голос Алексеева:
– По всей вероятности, испортилась радиостанция. Впрочем, что там могло случиться? Если отказала динамка, то ведь у них есть запасная…
– Довольно гадать!-взмолился Шевелев.-Не мешайте радистам слушать.
Но Марка Ивановича самого одолевают тысячи догадок, и он тоже шопотом начинает делиться с товарищами своими соображениями.
– Почему же не могло испортиться радио?-спрашивает он. – Сгори обмотка умформера, и точка. Станция вышла из строя.
Ему возражает штурман-радист Жуков:
– Скорее сгорит трансформатор или лампа, но умформер никогда не откажет.
– А запасной умформер у них есть?-спрашивает летчик Орлов.
– Нет, - отвечает Шевелев.-Умформеры работают безотказно, но все же могла сгореть катушка. Я сообщил в Москву, что связь, как мне кажется, оборвалась из-за отказа умформера.
– А принимать они могут?-спрашивает еще кто-то.
– Могут, - отвечает Алексеев.
– Вообще пока беспокоиться нечего, - начиная новую пачку папирос, говорит Марк Иванович, - они сядут. И если действительно отказала рация Иванова, свяжутся с нами через станцию Кренкеля.
Так прошло восемь томительных часов. Из радиорубки никто не уходил. Марк Иванович стал уговаривать товарищей итти спать.
– Ведь вы уже целые сутки не спали!-убеждал он. – А вдруг погода улучшится и надо будет вылетать? Идите отдыхайте!
– Разве тут уснешь?-нехотя выходя из рубки, говорили люди.
В рубке стало совсем тихо. Богданова тоже послали отдыхать. Дежурить остался один Стромилов.
Сима Иванов не выходил из самолета. Он все еще возился со своей рацией. Но, как он ни старался, исправить умформер не удавалось. Надо было заново перематывать обмотку. Выйдя из палатки, где происходила зарядка аккумуляторов, я увидел Бабушкина и Спирина. Они устанавливали палатку для жилья.
– Ты, что же, - обрадовался мне Бабушкин, - жить на полюсе собираешься, а дом строить не хочешь?
Я принялся помогать товарищам. Тут же неподалеку, заложив руки за спину, шагал взад и вперед Отто Юльевич. Когда мы начали обкладывать палатку снежными кирпичами, он присоединился к нам, и вчетвером мы быстро закончили сооружение дома. Затем накачали воздух в резиновые матрацы, разостлали их на снежном полу, притащили четыре спальных мешка, и наша палатка сразу приняла жилой, уютный вид.
– Интересно, крепкий ли фундамент под нашим домом? – спросил я.
– Нас с тобой во всяком случае выдержит, - ответил Бабушкин.-Вот зимовщики поспорили. Один доказывает, что толщина льдины не больше двух метров, а другой уверяет, что три.
Отто Юльевич взглянул на часы:
– Девять тридцать пять вечера.
Прошло уже десять часов с тех пор, как мы сели на льдину. Разговор у нас как-то не клеился. Огорчало отсутствие связи с землей и то, что мы причиняем такое беспокойство. Я пытался острить, но безуспешно.
Из самолета вылез расстроенный Сима.
– Сейчас я слушал Рудольф. Зовет непрерывно! – сказал он.
