сказать, что это в ее пользу!
– Просто так, – с открытой улыбкой отвечаю я, пытаясь оставаться энергичным и заряжать других позитивом. – Для любви и счастья.
Она сбегает. Я ее не виню, это ужасно. Песня кончается и тут же начинается заново. А ни один человек еще даже не остановился со мной поговорить, ни разу не качнул в такт со мной бедрами. Я ищу глазами Дрю, но он, должно быть, отошел, должно быть, почувствовал, что ему надо сменить угол съемки. Я его не вижу. Зато вижу два знакомых лица. Австралийки пришли. Они бегут ко мне, искрясь от радости, весело галдят мне в лицо и начинают бешено выплясывать вокруг меня.
Ну что, двое есть. Начало положено.
Но атмосфера изменилась. Это уже не какой-то почти пятидесятилетний тип неловко покачивает бедрами и пытается затащить кого-нибудь с ним танцевать. Это молодая кровь. Неподдельный австралийский энтузиазм. Заразительное веселье. Люди начинают засматриваться на нас троих, им делается любопытно, – может, стоит поучаствовать? А мои неистовые новые подруги начинают завлекать их в танец. Как таким откажешь? А я просто улыбаюсь и танцую.
Вот нас уже шестеро. Семеро. Восемь. Я приглашаю еще двоих, и они бегут от меня без оглядки. Но мне больше не надо ничего делать. Австралийки пускают в ход свою магию, и вскоре у нас набирается десять человек. Мы восторженно кричим и выдыхаем с облегчением. Я это сделал! Ну то есть, мы это сделали. Можно сказать, что я сжульничал, но ведь нигде не было сказано, как именно я должен набрать десять человек. Никто не говорил, что нельзя завлечь двух до агрессивности веселых оптимисток, чтобы они сделали за меня всю грязную работу.
Ко мне подходит Дрю. Его камера выключена – верный признак того, что дело сделано. «Пойдем съедим по пирожку?» – спрашивает он.
Да. Пожалуйста.
Куинстаун – это не только адреналин. Совершенно точно нет. Только что я в леггинсах из лайкры и (к счастью, в длинной) футболке выучил парочку важных терминов, которые помогут мне справиться со следующим заданием. Теперь у меня есть базовые представления о таких важных вещах, как «корова», «кошка» и «собака мордой вниз». Вы угадали, теперь я займусь йогой. Мало того, я притворюсь преподавателем йоги и проведу тренировку.
Это не первый раз в этом путешествии, когда меня вынуждают выдать себя за уважаемого педагога. В Гамильтоне меня привели в начальную школу и сказали детям, что я известный гончар, который научит их некоторым премудростям работы на гончарном круге.
До рождения Стори я чувствовал себя неловко и неуверенно в окружении детей. Я не имел ни малейшего представления о том, как с ними надо общаться. Но при этом отцовство – единственная перемена, которая вошла в мою жизнь совершенно естественно. Зная, как быстро мне все надоедает и как мне трудно сосредоточиться на чем-то одном, я опасался, что не смогу стать хорошим отцом; но все мои сомнения рассеялись в тот миг, когда я взял Стори на руки. Отцовство было первым событием в моей жизни, которое (что прекрасно) не оставляло мне выбора, и впервые все в жизни обрело абсолютный смысл. Казалось, это так естественно. Огромные пробелы в знаниях, отсутствие опыта в том, чтобы нести ответственность за другого человека, – все это стало неважно. Ты просто делаешь. Это инстинкт.
Забавно, как такие значимые жизненные события меняют нашу точку зрения. До появления Стори я был бы физически не способен следить за внутренним и внешним благополучием малыша. Если бы мне пришлось менять испачканный подгузник, я бы несомненно весь скривился и с трудом сдерживал бы рвотные позывы. Но моя природная брезгливость ни разу не встала у меня на пути, если было нужно сменить подгузник Стори. Меня даже не подташнивало. Ни разу.
До того как заболел Майк, я не имел и малейшего представления о том, как ухаживать за такими больными. Я даже представить бы не мог, что бывают обстоятельства, когда взрослый человек требует такого ухода. Но опять же, ты просто делаешь. И то, что я это делал, меня изменило.
Так что гончарное дело далось мне легко. Там не надо было перебарывать что-то в себе. И поскольку я не испытываю неловкости бездетного взрослого среди детей, я просто получал удовольствие от всей этой возни с глиной и гончарным кругом. Это было милое, приятное задание, в конце которого я был со всех сторон облеплен серой влажной глиной и смеющимися счастливыми детьми. Я понятия не имел, как управляться гончарным кругом с педальным приводом, а о том, чтобы слепить горшок, я вообще молчу. Так что я просто целый час играл, безрезультатно, но к огромному удовольствию – как моему собственному, так и моих ничего не заподозривших учеников.
Но здесь на еженедельные занятия по йоге пришли целой толпой не дети, а взрослые люди. Детям было все равно, и они не сомневались в моем профессионализме касательно глины, но каким образом я теперь должен убедить полный зал регулярно занимающихся йогой людей, что я имею какое-никакое представление о том, о чем вещаю?
«Это Ройд. Ройд ведет ретриты йоги у себя дома, в Уэльсе», – представляет меня здешний постоянный тренер Санди. Она гибкая, по пластике меня с ней и сравнить нельзя и, в отличие от меня, на ней прекрасно сидит лайкра. А вот какую историю я ей наплел, чтобы завоевать здесь авторитет: я – мастер йоги, практически джедай, и путешествую по Новой Зеландии, чтобы посмотреть, какие медитации практикуют здесь. Люди в комнате (человек тридцать, если не больше) клюнули на мое вранье и верят, что удостоились чести меня лицезреть. Это большая честь для них, что я согласился провести разминку перед тренировкой. (Сглатываю).
Я вживаюсь в роль. Это все игра. Я ведь в своей жизни занимался йогой (раза два). Именно это я сказал Дрю по дороге сюда. Мы шли пешком, и я курил, потому что я совсем не тот человек, который ведет здоровый образ жизни. Я не пластичный. У меня коленки стреляют, и я весь вспотел. Но мне не придется заниматься йогой (не сейчас, по крайней мере), только наблюдать.
«Привет», – я стараюсь говорить тихим голосом, немного ниже обычного и добавляю дребезжащие нотки. Почти все в классе – женщины, и они смотрят на меня с обожанием и жадным ожиданием. «Да, у меня ретрит-центр йоги в Северном Уэльсе. Не знаю, бывал ли там кто-нибудь из вас?»
К счастью, никто. Передо мной
