Ни в какой Кисловодск Есенин, конечно, не поехал. В Москве его держали литературные дела, в частности, он загорелся идеей создать свой журнал и серьезно надеялся на то, что советское правительство даст деньги на его издание.
Дункан он писал:
«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи, мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья, и поменьше пить. Любящий С. Есенин».
На самом деле о покупке новой квартиры не могло быть и речи. Просто Есенин переехал в Богословский переулок к Мариенгофу. А что касается пожелания Айседоре меньше пить, то это звучит очень трогательно, если учесть, что Есенин — увы! — уже стал алкоголиком.
В эти дни конца лета 1923 года произошла встреча, которой Есенин не придал никакого значения — голова была занята другим. А между тем женщина, с которой его познакомила на Тверской Анна Никритина, жена Анатолия Мариенгофа, сыграла впоследствии в его жизни весьма значительную роль. Это была очень красивая, статная молодая женщина, а он не обратил тогда на нее особого внимания.
Никритина работала тогда в Камерном театре. С ней была ее приятельница, тоже актриса Камерного театра Августа Миклашевская.
Миклашевская потом вспоминала:
«Мы встретили поэта на Тверской улице. Он шел быстро, бледный, сосредоточенный. Сказал: «Иду мыть голову. Вызывают в Кремль». У него были красивые волосы, пышные, золотые… На меня он почти не взглянул».
Здесь очень важны слова Есенина: «Вызывают в Кремль».
Действительно, Есенин был тогда приглашен в Кремль ко второму (после Ленина, который был уже тяжело болен, но формально оставался председателем Совнаркома и вождем большевистской партии) человеку в России — Троцкому. Встречу эту организовал Яков Блюмкин, бывший левый эсер, убивший в 1918 году немецкого посла Мирбаха, а теперь работавший в ЧК. Малообразованный и малограмотный Блюмкин тянулся (как и многие видные сотрудники ЧК) к литературе, к поэтам, частенько захаживал в «Стойло Пегаса» и очень гордился своим знакомством с Есениным.
Здесь следует сказать несколько слов о Троцком. В девяностые годы проявилась тенденция не только реабилитировать Троцкого, но и превозносить его, противопоставляя Сталину. В действительности Троцкий был таким же кровавым палачом, как и Сталин, — по его приказам в годы Гражданской войны были расстреляны тысячи людей. Но в своем отношении к Есенину Троцкий оказался единственным из вождей большевистской партии, который постарался всерьез разобраться в вопросе о месте Есенина в поэзии и проявил к нему известное внимание.
В своей книге «Литература и революция» Троцкий относил Есенина к числу литературных попутчиков революции, чье искусство «более или менее органично связано с революцией, хотя это не искусство революции». Троцкий там же характеризовал Клюева, как орнаментального, статичного, «антигородского» поэта, который мечтает о богатом крестьянском царстве, и задавал вопрос, каким будет дальнейший путь Клюева: к революции или от нее? И отвечал: вероятно, от революции. Клюев слишком увяз в прошлом.
И сразу же после размышлений о Клюеве Троцкий обращался к Есенину:
«Есенин (и вся группа имажинистов — Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков) стоят где-то на перепутье между направлениями Клюева и Маяковского. Корни Есенина в деревне, но они не такие глубокие, как у Клюева… Есенин не только моложе, но и более гибок и пластичен, более открыт для влияний и возможностей… Есенин хвастается тем, что устраивает скандалы и что он вообще хулиган. По общему признанию, его скандалы, даже чисто литературные («Исповедь хулигана») никого не пугают. Тем не менее не подлежит сомнению, что Есенин отражает предреволюционное и революционное настроение сельской молодежи, которую подтолкнуло к скандалам и безрассудству разваливающееся устройство деревни».
Далее Троцкий утверждал, что имажинизм ослабляет динамизм Есенина. «В любом случае имажинизм не является той литературной школой, от которой можно ожидать каких-либо серьезных достижений».
Троцкий определял есенинского «Пугачева» как «сентиментальную романтику». «Не без внимательного прочтения этой романтической поэмы один из вождей большевистской партии высказал мнение, что «Пугачев» — это с головы до ног сам Есенин: он хочет выглядеть ужасным, но не может… Если имажинизм, который вряд ли имеет право на существование, полностью себя исчерпал, то тем не менее у Есенина все впереди».
Есенин формально еще не порвал с имажинизмом, но в очерке «Железный Миргород» он фактически согласился с Троцким и написал, что имажинизм «иссякаем».
Есть все основания полагать, что Троцкий произвел на Есенина очень сильное и весьма положительное впечатление. По свидетельству Мариенгофа, который сопровождал Есенина в походе в Кремль на встречу с Троцким, поэт подарил Троцкому экземпляр первого номера имажинистского журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном», который вышел в Москве в конце 1922 года. Разговор в Кремле шел о создании нового журнала, но никакого реального результата их беседа не принесла.
Судить о впечатлении, которое Троцкий произвел на Есенина, можно хотя бы по словам известного в те годы литература Олега Леонидова, который в 1926 году писал: «Л. Д. Троцкий следил за творчеством Есенина с большим интересом. Он беседовал с поэтом несколько раз, стараясь приободрить его. После таких разговоров с Троцким Есенин уходил оттуда спокойным, довольным, мечтая стать «государственным» национальным поэтом и отчасти посмеиваясь, а отчасти серьезно называл себя государственной собственностью».
Василий Наседкин, в ту пору много общавшийся с Есениным, рассказывал: «Есенин рассматривал Троцкого как идеальный законченный тип человека».
Троцкий импонировал Есенину и тем, что он не разделял линию большинства руководства большевистской партии на ужесточение контроля над литературой. Он вполне разделял точку зрения Воронского, главного редактора журнала «Красная новь», что «попутчиков» не следует давить. В 1923 году Троцкий писал:
«Мы верим в то, что товарищ Воронский осуществляет — в соответствии с партийными указаниями — главную литературно-критическую работу… Мы прекрасно знаем политическую ограниченность, неустойчивость и ненадежность попутчиков. Но если мы отбросим Пильняка, «Серапионовых братьев» и Всеволода Иванова, Тихонова и Полонскую, Маяковского, Есенина — что у нас на самом деле останется помимо неоплаченных еще обещаний будущей пролетарской литературы? Область искусства не является той, где партия должна командовать».
