Второе затруднение представлялось еще более серьезным. Обвинение не располагало существенным материалом. Конечно, того, что знали руанские судьи, более чем хватало, чтобы отправить Жанну на костер. «Святые отцы» сожгли множество «ведьм» и еретиков, руководствуясь куда меньшими «уликами». Но в данном случае дело обстояло иначе. Ведь это был «образцовый процесс»! Для того чтобы повлиять на умы верующих и добиться впечатления, которого ждал Винчестер, были необходимы факты, реальные факты. А их-то как раз в деле и не наблюдалось. Предварительные сведения были настолько смутными и противоречивыми, что судьи долгое время не знали, обвинять ли им подсудимую в колдовстве или в ереси.[15]
Чтобы устранить это затруднение, Кошон использовал разные средства. Прежде всего он разослал своих людей по тем местам, где жила и действовала Жанна – от Домреми и Вокулёра до Тура и Блуа. Расторопные агенты с грехом пополам сумели подобрать нужных «свидетелей» и сфабриковать кой-какие пункты обвинения. В число их были включены столь «веские» факты, как игры девушки возле «дерева фей», ее неповиновение родителям или история с «волшебным» мечом из Фьербуа. Сознавая, что всего этого слишком мало, епископ пустил в ход более надежный способ дознания. Один из святых отцов, каноник Никола Луазелер, согласился взять на себя гнусную роль шпиона. Проникнув в камеру Жанны и выдав себя за ее соотечественника, этот человек вкрался в доверие к девушке и выпытал от нее ряд ценных для следствия данных.
Теперь, наконец, Кошон чувствовал себя более уверенно. Во второй половине февраля было решено начать допрос подсудимой.
К этому времени Жанна вполне познала ужас и горечь своего положения. Болье и Боревуар вспоминались, как счастливый сон…
Девушку побоялись держать в городской тюрьме. Англичане слишком ценили свою добычу, чтобы рисковать ею. Нужно было найти такую темницу и такого тюремщика, которые исключили бы всякую надежду на избавление.
Среди укреплений Руана самым сильным и неприступным считался Буврейский замок, построенный в XIII веке королем Филиппом II Августом. В одну из башен этого замка и заключили Жанну. Комендант Буврея, суровый и жестокий граф Варвик, поклялся беречь свою пленницу как зеницу ока.
Первое время девушку держали в специальной железной клетке. Клетка была устроена так, что Жанна могла в ней только стоять. Чтобы усилить мучения несчастной, ее приковали за шею, руки и ноги к прутьям одной из стенок.
Сколько простояла она так? Жанна не смогла бы ответить на этот вопрос. В ее затуманенном сознании все смешалось, исчез счет времени и не существовало ничего, кроме тупой боли и страшной усталости.
Когда ее, наконец, выпустили из клетки, положение мало улучшилось. Ее камера, находившаяся в среднем этаже башни, была настоящим каменным мешком, почти лишенным света. Девушка осталась скованной по рукам и ногам. Ее талия была стянута металлическим поясом с приделанной к нему цепью. Цепь имела пять-шесть шагов длины, и второй ее конец с помощью замка прикреплялся к толстому деревянному брусу. Но теперь узница по крайней мере могла сидеть и лежать на жесткой кровати.
О эти страшные дни, эти кошмарные ночи!.. Спать ей почти не давали. Пятеро грубых солдат, имевших специальные инструкции, неотлучно дежурили при ней. Каждую ночь они будили девушку по нескольку раз, громко крича ей в самые уши:
– Поднимайся, ведьма! Костер ждет тебя!
Или:
– Вставай, ты свободна!
Все эти приемы были рассчитаны на то, чтобы обессилить заключенную, лишить ее воли и хорошо «подготовить» к допросу.
Однажды в камеру ввалилась пестрая смеющаяся толпа. То были знатные господа. Девушка сразу узнала одного из них: к ней подходил ее прежний хозяин, сир Жан де Люксембург. Он сказал:
– Жанна, я пришел с доброй вестью. Я готов выкупить тебя, если ты пообещаешь никогда не поднимать против нас оружия.
Девушка посмотрела на говорившего и на его соседей. Конечно, они издеваются над ней! Она ответила:
– Я прекрасно вижу, что вы обманываете меня. У вас нет ни возможности, ни желания сделать то, что вы предлагаете. Я знаю, что англичане хотят меня убить, надеясь после моей смерти захватить все королевство. Но даже если бы их было в сто раз больше, чем теперь, – голос Жанны стал удивительно твердым, – то и тогда бы они не смогли завоевать Францию!
Смех прекратился. Все лица вытянулись. Сэр Хемфри Стаффорд, английский коннетабль, не отличавшийся выдержкой, схватился за меч, желая тут же заколоть дерзкую девчонку. Он бы и сделал это, не помешай ему граф Варвик. Комендант Руанского замка разделял злобу Стаффорда, но не хотел расплачиваться своей карьерой за чужие поступки.
В среду, 21 февраля, Жанна впервые шла на допрос.
Допрос решили сделать публичным. В церкви Буврея собрались сорок три члена суда, свидетели, солдаты, администраторы и горожане. Епископ Кошон занял председательское кресло. По правую руку от него расположился викарий инквизиции, по левую – обвинитель, каноник Жан Эстиве.
Перед началом заседания пристав передал епископу настоятельную просьбу подсудимой. Она добивалась, чтобы в состав суда наряду с проанглийским духовенством вошло равное количество представителей арманьякской группировки.
Епископ со смехом отверг это требование.
Сорок три попа. Молодые и старые, толстые и тонкие, белые и черные,[16] но все одинаково отдохнувшие, сытые и полные сил.
Против них – маленькая девушка, почти девочка, в поношенной мужской одежде, измученная долгой неволей, обессиленная тяжелыми цепями, затравленная жестокими тюремщиками.
Они умудрены своей «наукой» и многолетней практикой; к их услугам опытные эксперты, прославленные законоведы, красноречивые проповедники. Они опираются на копья многотысячной армии и имеют в своем распоряжении богатую казну.
У нее нет ничего, кроме дыр на старом камзоле и кровоточащих шрамов от оков. Она не умеет читать и не знает тонкостей богословия. Ее никто не ободрит, никто не протянет ей руку и не даст доброго совета. Хуже того: советчиками будут шпионы, лютые враги, желающие ей смерти.
Они уверены, что при любых обстоятельствах им обеспечена победа.
Она догадывается, что при любом исходе ее ждет гибель. И тем не менее она сильнее их.
Она сильна правотой своего дела. Ее не могут сломить ни железная клетка, ни голод, ни издевательства. Она знает, что здесь, на суде, предстоит завершить то, что было сделано там, на воле.
«Для этого я рождена», – заявит она судьям.
И если там она не пожалела своей крови, то здесь не станет ценой отступничества судорожно вымаливать жизнь.
