Они уверены, что при любых обстоятельствах им обеспечена победа.
Она догадывается, что при любом исходе ее ждет гибель. И тем не менее она сильнее их.
Она сильна правотой своего дела. Ее не могут сломить ни железная клетка, ни голод, ни издевательства. Она знает, что здесь, на суде, предстоит завершить то, что было сделано там, на воле.
«Для этого я рождена», – заявит она судьям.
И если там она не пожалела своей крови, то здесь не станет ценой отступничества судорожно вымаливать жизнь.
Правда, дешево взять эту жизнь попам не удастся. Их триумф будет отравлен. Их победа окажется пирровой победой.
– Обвиняемая, твое имя и возраст?
– Деревня меня называла Жаннеттой, а Франция – Жанной… Мне почти девятнадцать лет…
Епископ Кошон окинул девушку строгим взглядом.
– Прежде всего поклянись на евангелии, что будешь отвечать только правду.
– Я не знаю, о чем вы пожелаете меня спросить. Об отце, матери, о самой себе и своих делах я охотно расскажу. Но есть вещи, которые касаются только бога и моего короля. О них я буду молчать даже под угрозой смерти.
Поднялся шум. Доктора и заседатели возмутились: девчонка осмеливается ставить свои условия!.. Мало того, что она явилась сюда в мужском костюме, она начинает с открытого неповиновения!
Действительно, это был первый вызов Жанны, обращенный к суду: она не признала компетентности «святых отцов» во всем, что касалось ее взаимоотношений с богом и королем, то есть ее миссии. И она добилась своего. После бесполезных уговоров и угроз Кошон, не желавший прерывать заседания, согласился принять ее формулировку присяги.
Вслед за тем девушка бросила второй вызов.
Епископ под страхом отлучения от церкви запретил ей всякие попытки к бегству. Это наставление было напрасным: из темницы Буврея спастись было невозможно. Но Жанна вместо изъявления покорности ответила так, что судьи разинули рты:
– Если бы мне и удалось скрыться, ни один человек не мог бы меня упрекнуть в том, что я нарушила слово, ибо я никому ничего не обещала.
В свою очередь, она обратилась к епископу с жалобой на тяжесть оков. Кошон ей заметил, что она уже дважды чуть не ушла от Люксембурга; этим якобы и объяснялись принятые меры предосторожности.
– Я не отрицаю, – сказала Жанна, – что хочу бежать. Подобное желание позволительно любому узнику.
Слова девушки утонули в страшном шуме. «Отцы» Кричали и размахивали кулаками. Какая невероятная дерзость! Подумать только, обвиняемая отвергала правомочность суждений виднейших богословов и докторов права! Она откровенно заявляла о желании бежать от «божьего суда», которому должна была бы безропотно подчиниться! Одно это уже было смертным грехом. Гордячку следовало если и не сжечь, то, во всяком случае, повесить!
Но процесс был образцовым, а посему приходилось терпеть и вести судопроизводство по всем правилам юридической науки.
Единственно, что сделал Кошон, – это сразу же прекратил всякую гласность заседаний. Отныне члены суда собирались по нескольку человек в маленьком помещении и вели дело тайно.
Потекли бесконечные допросы. После 10 марта их стали проводить прямо в камере Жанны дважды и трижды в день. Девушка часто вспоминала Пуатье… Но если там было чистилище, то здесь – безусловный ад. Ее забрасывали тысячами вопросов, важное перемешивая со случайным, постоянно стараясь подловить на слове. Совершенно оставив в стороне политическую направленность процесса, попы сосредоточивали все внимание на теологических и обрядовых тонкостях, рассчитывая, что здесь обвиняемая легче всего попадется.
Со второго заседания Кошон поручил ведение допроса опытнейшему богослову, светилу Парижского университета Жанну Боперу. Мэтру Боперу деятельно помогали его мудрые коллеги, и часто настолько рьяно, что подсудимая оказывалась вынужденной просить:
– Почтенные господа, пожалуйста, говорите не все сразу, а то я не могу вам отвечать!..
Теперь Жанна была уже не той, что в Пуатье. Прошедшие два года многому ее научили. Она знала, что борется не только за свою жизнь, но и за честь своей родины. Она была предельно осторожной, а ее здравый смысл помогал там, где недоставало познаний.
На одном из первых допросов мэтр Бопер поставил перед ней хитрейшую задачу, которой думал наверняка ее погубить:
– Жанна, считаешь ли ты себя пребывающей в состоянии благодати?
Все замерли, ожидая ответ девушки. Как бы она ни ответила, она попадала в ловушку. Сказать «да» – значило проявить «гордыню», недостойную христианки, ибо никто не может точно знать, обладает ли он благодатью. Сказать «нет» – значило подтвердить, что она недостойна быть божьей посланницей и является отверженной.
Жанна разрешила трудный вопрос с поразительной простотой и находчивостью:
– Если я вне благодати, молю бога, чтобы он ниспослал мне ее; если же пребываю в ней, да сохранит меня господь в этом состоянии.
Судьи были поражены.
Не удалось ее поймать и на другом запутанном вопросе.
В то время католическую Европу раздирала «схизма». Несколько пап, избранные одновременно, боролись друг с другом. Констанцский собор ликвидировал «троепапие», но вскоре пап вновь оказалось двое.
Жанну спросили:
– Которого из пап ты считаешь настоящим?
Девушка казалась удивленной. Она была слишком далека от церковных распрей.
– А разве папа не один?
Ей сказали, что нет.
– Тогда, разумеется, настоящий папа тот, который находится в Риме!
Против этого возразить было нечего… И о чем бы ее ни спрашивали, она каждый раз находила простой и точный ответ. Ее спрашивали:
– Ненавидит ли бог англичан?
Жанна отвечала:
– Любит ли он их или ненавидит, об этом мне ничего не известно. Но я уверена, что все англичане будут изгнаны из Франции, за исключением тех, которые найдут здесь смерть.
Ее спрашивали:
– Разве не великий грех уйти из дому без разрешения отца и матери?
– К этому призывал меня долг, – отвечала Жанна. – И если бы у меня было сто отцов и сто матерей, я все равно ушла бы.
Ее спрашивали:
– Скажи, хорошо ли было вести атаку на Париж в день рождества богородицы?
– Соблюдать праздники божьей матери, без сомнения, хорошо, – ответила Жанна. – Но было бы еще лучше всегда хранить их в своей совести.
Ее спрашивали:
– Какими колдовскими приемами ты пользовалась, чтобы воодушевить воинов на битву?
И Жанна отвечала:
– Я говорила им: «Вперед!» – и первая показывала пример.
Ее спрашивали:
– Почему бедняки приходили к тебе и воздавали почести, словно святой?
