— Согласен, — сказал Дубровин и с некоторым смущением добавил: — Вот дома не побывал, не знаю, как там жена. Терновский подарил соски, распашонки. Но ношу с собой…
Сипягин глянул на часы.
— Даю тебе час. Устраивает?
Дубровин почти побежал по набережной. Крутень все же догнал его.
— Меня Сипягин тоже отпустил на час, — радостно сообщил он, беря Дубровина под руку. — Хороший у нас комдив, хороший. И морское дело знает, и душевный. Согласен?
— Вполне.
— Я не домой, а в госпиталь. Жена дежурит сегодня. Я поцелую ее — и обратно. И ничего не скажу — зачем волновать зря. Скажу, что пойдем в дозор.
— А сам волнуешься?
— Если откровенно — волнуюсь, — признался Крутень. — Ты подумай — первый шаг делаем к Севастополю. Он ждет нас, исстрадался наш родной морской город. Волнуюсь — и радуюсь. Надоел, признаться, этот Геленджик. Ну какой это, к черту, порт? Ни причалов, ни подъемных механизмов, бухта мелкая, крупные суда не войдут. А ты как — волнуешься?
Дубровин пожал плечами.
— Не то слово, пожалуй. Тревожно как-то на душе. Но все же я уверен в успехе. По-севастопольски рванем — это факт. — И вздохнул: — А волнуюсь я за Нину.
Крутень остановился.
— Мне направо. Передавай привет Нине. Я скажу своей жинке, чтобы наведывалась к ней.
Его женитьба явилась полной неожиданностью для товарищей, считавших старшего лейтенанта убежденным холостяком. «Долго учился, поэтому не женился, — по обыкновению говаривал Дубровин, когда его начинали расспрашивать, почему он ходит холостым. — А теперь воина — не об этом мысли». В сорок втором году, когда катера — «морские охотники» стояли в Новороссийске, и познакомился со старым боцманом Яцыном, а потом с его дочерью Ниной, смуглой девушкой со смешливыми ямочками на чистых упругих щеках и с пышными каштановыми волосами, рассыпанными по плечам. Не устоял командир «морского охотника» и влюбился.
Жили молодожены дружно, горячо любили друг друга и с нетерпением ожидали рождения ребенка.
Гитлеровцы почти ежедневно бомбили Геленджик, куда перебазировались катера после сдачи Новороссийска. Опасаясь за жизнь и здоровье Нины, Дубровин не раз предлагал ей эвакуироваться. Но она отказывалась.
— Ведь в Геленджик фашисты не придут? — спрашивала она в таких случаях.
— Думаю, что нет.
— Так зачем же уезжать?
— Но ведь бомбят.
— Ну и что же? На то и война…
Он не находил больше возражений, и на том кончался их разговор об эвакуации.
Их квартира находилась в маленьком домике на взгорье. Летом тут было чудесно. Домик утопал в зелени сада. Дубровин любил сидеть в беседке, увитой виноградными лозами. Сейчас деревья были голые, скучные. От частых дождей штукатурка на домике облупилась. Вытирая ноги у порога, командир катера окинул взглядом местность и подумал: «А весной зацветет все кругом. Хорошо будет сынишке в беседке».
Нина, одетая в широкий цветной халат, шагнула навстречу мужу, в ее больших голубых глазах отразилась радость.
— Заждалась? — нежно обнимая жену, спросил Дубровин.
— Конечно…
— Задержался, Ниночка, извини. Принес тебе подарок от Жоры Терновского.
Нина заулыбалась, увидя соски и распашонки.
— Ой, как это кстати.
Сняв дождевик, Дубровин сел на диван и стал набивать табаком трубку.
— Не надо, — сказала Нина, садясь рядом с ним.
Он покорно сунул трубку в карман, взял ее под руку.
— Рассказывай, как жила…
Нина глубоко вздохнула.
— Скучно, — призналась она. — Все одна и одна. Тебя редко вижу. Когда в госпитале работала, время как-то быстрее шло. А сейчас приду туда, девчата кричат: «Иди, иди домой, отдыхай». Стыдно мне в такое время без дела…
Дубровин считал ее слова справедливыми и не знал, что сказать в ответ. Он молча гладил ее белые руки, обнаженные по локоть, испытывая прилив необычайной нежности. «Сейчас следовало бы окружить ее особой заботой, ведь скоро она будет матерью», — думал он, невольно ужасаясь при мысли о том, что в такое время может никого в доме не будет…
«Не будь войны, взял бы сейчас отпуск, чтобы находиться все время около нее», — подумал Дубровин и, скрывая тревогу, шутливо спросил:
— Как наш сын чувствует себя?
Нина смущенно улыбнулась, вскинула на мужа счастливые глаза и сообщила:
— А он опять ножками бил…
— Торопится хлопчик, — благодушно рассмеялся Дубровин.
Он встал и подошел к письменному столу. Молча перелистал несколько страниц в раскрытой книге, которую читала Нина, переставил статуэтку адмирала Нахимова, потом сел в плетеное кресло и задумался.
Нина с удивлением смотрела на молчавшего мужа. Она редко видела его таким. Дубровин был всегда жизнерадостным, задорным. На его скуластом загорелом лице кончик курносого носа приподнят вверх, а углы четко обрисованных губ постоянно в усмешечке, словно он всегда чему-то рад.
— Что-то серьезное предполагается? — спросила она тревожно.
— А у нас всегда серьезное, — отшутился он и перевел разговор. — Ты договорись с Марфой Семеновной, чтобы она жила у нас. Все же не одна.
— Завтра зайду к ней, — сказала Нина. Глянув на будильник, стоявший на столе, она положила руки на плечи мужа и вздохнула: — Тебе пора…
Он хотел сказать жене, что сегодня ночью действительно предполагается нечто необычное, но не сказал.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Нина.
На пороге показался высокий худощавый моряк с холодным блеском в голубых глазах и тонкими, лихо закрученными черными усиками.
Глянув на него, Дубровин радостно ахнул:
— Сережка! Братишка!
Он бросился к нему, крепко обнял и поцеловал. Потом отступил назад, чтобы лучше разглядеть, и с восхищением проговорил:
— А и здоровый же вытянулся!.. Вот и свиделись… сколько лет мы не встречались?
— Два года… — невесело улыбнулся Сергей.
— Откуда ты взялся?
— Из госпиталя… штопаный.
— Ну, давай раздевайся, садись, рассказывай, — засуетился Дубровин. — Тощий ты немного, нос вытянулся, ну, это не беда, на флотских харчах мигом подобреешь. А ростом ты стал выше меня. Как сумел обогнать? И усы…
И вдруг спохватился:
— Эх, черт! Идти же мне надо! — он положил руку на плечо брата. — Сам понимаешь — служба… Ты, Cepera, посиди у Нины. Она тебя покормит, винцом «Черные глаза» угостит, а потом загребай ко мне на катер. Обязательно. Найдешь?
— Найду…
— Ну и добро. Я побежал.
Выйдя из комнаты в прихожую, он позвал брата и шепнул ему:
