невесту, поближе побогаче стоят, подальше – победнее. А он в ответ: мне невеста не нужна, я – монах…
– А еще такое… уж не знаю, как и сказать… Словом, иногда он говорит что-то, как будто знает об этом заранее. И не всегда понятное. Страшно тогда становится, – закончила мать почти шепотом.
Оба помолчали.
– Помнится, Елизавета Иларионовна, вы мне рассказывали, что когда-то, совсем еще маленьким, Ванечка чуть не умер… – после паузы негромко произнес отец Николай.
– Было такое, – дрогнувшим голосом отозвалась мать. – Совсем он слабеньким был, умирал просто… И я над его кроваткой забылась от усталости. А потом гляжу: святая великомученица Варвара надо мной. Указывает на Ванечку и спрашивает: отдашь его мне? Я руки к святой протянула… и проснулась.
– …А наутро он выздоровел, – продолжил отец протоиерей. – Так вот, святая Варвара действительно Ванечку у вас забрала. И она его теперь по жизни и ведет. Не такой он, как все, – это уж понятно. И вам теперь нужно очень внимательной быть – и к нему, и к себе. Не возгордиться, не успокоиться… И следить за тем, чтобы и Ванечка не почувствовал эту свою особенность, не упал, еще не успев подняться. Битва-то за наши души – она ежеминутно идет. И дома, и здесь, и в алтаре. Так что ответственность на вас огромная. Впрочем, вам о ней рассказывать не приходится, все ваши детки людьми растут… Ну а Ванечка даже среди них выделился. А по поводу того, что он иногда говорит… – Отец Николай снова помолчал. – Известно, что дар рассуждения Господь иногда дарует и малолетним. Но и тут – не будем забегать вперед…
Елизавета Иларионовна подняла на отца протоиерея полные счастливых слез глаза.
– Спаси Господи, отец Николай. Мне оттого на душе тревожно и было, что понимаю: не такой он, как все…
– Ну конечно, не такой, – улыбнулся отец протоиерей. – Это у него на роду написано, по имени ясно. Иоанн – это ведь «благодать Божия», а Крестьянкин – это ведь от «крестьянки», а кто такая крестьянка? Христианка…
…Маленький домик в два окна на Воскресенской уже отходил ко сну. Отзвучало вечернее правило, тяжело, со всхлипами дышали в полудреме больные дети, гулко кашляла Таня. Ворочался на своей кровати и нервно вздыхал вернувшийся со свидания Саша – наверное, дела с барышней подвигались не очень… Трепетало пламя лампадки перед семейной иконой Крестьянкиных – большим «Знамением Божией Матери». Красные отсветы ложились на большой застекленный фотопортрет государя Николая II на стене.
Мать по очереди склонялась над спящими детьми, благословляя их на ночь. Убрала с полу лежавший рядом с Костиной кроватью смятый номер «Искр», открытый на странице «Герои и жертвы Второй Отечественной войны»: «Опять про войну читал… И когда ж она кончится-то уже?» Склонилась и над Ваней. Его волосики смешно разметались по подушке.
– Я не сплю, мам, – еле слышно пробормотал он, не раскрывая глаз.
– Спи, спи, Ванечка, поздно уже.
– А я всегда так, когда с отцом Николаем по требам похожу… У меня потом еще долго-долго перед глазами все стоит: как служим, как люди радуются…
Елизавета Иларионовна присела на краешек кровати, погладила сына по голове.
– А ты представляй себе, что вокруг темно и тихо, вот и заснешь.
– А скоро вокруг и будет и темно, и тихо, – отозвался Ваня, по-прежнему не раскрывая глаз. – Ни колоколов, ни храмов…
Мать вздрогнула. Голос шестилетнего сына звучал по-взрослому устало, спокойно, как будто он точно знал, о чем говорит.
– Ванечка… да что ж ты такое говоришь-то? Почему это?
Но мальчик уже сладко потянулся в кровати, перевернулся на другой бок, подложил себе под щеку кулачок. «Ну вот опять», – подумалось Елизавете Иларионовне. Она зябко передернула плечами, хотя в комнате было жарко натоплено.
– Мам, расскажи про прадедушку Ивана Михайловича, – сонно пробормотал Ванечка.
– Прапрадедушку, – поправила мать. – Да я же тебе уже сто раз рассказывала…
– Ну, расскажи сто первый. Пожалуйста.
Мать вздохнула.
– Ну ладно… Давным-давно, в царствование государя Александра Освободителя, когда еще ни тебя, ни меня не было, а папа твой был вот такой, как ты сейчас, жил в Орле твой прапрадедушка – Иван Михайлович Немытов. Был он богатым-пребогатым купцом, многие миллионы имел. Но не за то весь город его знал и любил, а за то, что был Иван Михайлович человеком праведным…
Мать сделала паузу, потому что знала: здесь Ваня обязательно спросит, а что такое праведный человек. Хотя и знал об этом давным-давно. Но таков был их ритуал.
– Мам, а что такое праведный? – пробормотал малыш, засыпая.
– Это значит, что Иван Михайлович вел в миру жизнь благочестивую, – улыбнувшись, ответила мать. – Каждый день бывал в храме. За все удачи и неудачи в делах благодарил Господа. Щедро жертвовал храмам и монастырям, да не так, как иные – чтобы все об этом знали да хвалили его, а так, чтобы никто не догадывался, что это он… Если какой паломник приезжал к нам в Орёл, то знал, что смело можно идти в дом к Ивану Михайловичу и проситься у него на ночлег – пустит, накормит, спать уложит и гостинцев даст. Говорил он мало, избегал праздности, время проводил в молитве, трудах и чтении Священного Писания. Роскоши не терпел и во всем держался обычаев нашей русской старины: и в платье, и в мебели, и в экипаже… А уж народ-то к нему шел чередой – конца-краю не было. Шли за советом, как к старцу…
– А почему прапрадедушка таким стал? – чуть слышно спросил Ваня; он уже ровно посапывал, засыпая, но чуткий слух мальчика продолжал воспринимать рассказ.
– А потому что родился он у благочестивых родителей и читать научился по Священному Писанию… вот как ты. И еще в юности сподобился Иван Михайлович встретить духовных отцов, которые вели его по жизни. Сначала схимонаха Афанасия, потом схимонаха Моисея. А потом уж его водительством занялись великие Оптинские старцы – иеросхимонахи Лев и Макарий. И таких высот достиг Немытов под их руководством, что уже в конце концов отец Макарий даже и не знал, что и сказать ему, когда Иван Михайлович спрашивал у него совета, как лучше молиться. Говорил ему только: держитесь смирения. Сам Амвросий Оптинский об этом рассказывал…
Мать примолкла на минутку, вгляделась в лицо сына. Не понять, заснул или нет.
– А дальше что было?.. – вдруг спросил Ваня, будто и не спал.
– А дальше Иван Михайлович принял монашеский постриг. Был он уже тогда очень старым, 88 лет. Принял малую схиму и через три недели преставился. И весь город
