бега. А тот не смутился, не попытался спрятаться или убежать, – напротив, с восторгом глазел и на карету, и на ее пассажира.
– Подойди сюда.
Мальчик послушно подошел, заранее складывая руки для благословения.
– Зачем ты всякий раз бегаешь за моей каретой?..
– Простите, Преосвященнейший Владыко, – краснея, пробормотал мальчик. – Просто… просто…
– Ну что – просто?
– Просто мне очень понравилась ваша первая проповедь, которую вы в Петропавловском соборе говорили, – бесхитростно, от души выпалил мальчик. – О том, что теперь священник должен не только проповедовать, но и исповедовать… И сейчас тоже… когда вы с этими солдатами говорили… Прямо как пророк.
Шедшие мимо прохожие с удивлением глазели на странную сцену – остановившуюся посреди проезжей части архиерейскую карету, запряженную шестеркой лошадей, и епископа, беседующего с ребенком. Шагавшие куда-то солдаты громко расхохотались, тыча пальцами, захихикали какие-то девушки мещанского вида… Видимо, происходившее казалось им смешным и нелепым. Громко засигналил остановившийся позади кареты военный грузовик. «Чего встал посреди улицы? Давай езжай!» – грубо крикнул его водитель…
– Знаешь что? Садись-ка сюда, – произнес епископ, открывая дверь кареты пошире, и приказал кучеру: – Трогай.
Мальчик забрался на подножку, прикрыл за собой дверцу. Карета тронулась. В мягком, добром лице маленького пассажира епископ не видел ни малейшего смущения или трепета. Смирение, радость от того, что общается с духовным лицом – да. Но не испуг.
– Как тебя зовут?
– Ваня Крестьянкин.
– А меня епископ Серафим. Ну что же, давай с тобой познакомимся получше. Ты местный? Кто у тебя родители, есть ли братья, сестры?..
– Да, из Орла. Мама есть, сестричка одна, братья… А папа умер. Я еще маленький был и не помню его почти что…
…Через десять минут карета остановилась у епархиального управления Орла. И эти десять минут ее пассажиры – 36-летний архиерей и 7-летний ребенок – провели в доверительном, откровенном разговоре.
«Какой удивительный маленький человек, – думал владыка Серафим, глядя на сидящего напротив Ваню. – Не мальчик, а именно так – маленький человек. Понимающий, для чего и зачем он живет, к чему стремится… Ну, понятно, благочестивая семья, традиция, с детства в храме, но все же здесь есть что-то особенное, не похожее на других детей, которые алтарничают с младенчества… От него и веет каким-то теплом все время». Он улыбнулся, и Ваня ответил владыке такой же теплой, радостной улыбкой.
– Так что же, Ванечка, хочешь прислуживать мне во время богослужения?
– Очень хочу, – как и минуту назад, тихо, как бы не веря своему счастью, проговорил Ваня.
– Аминь, аминь! Значит, так тому и быть. Ну что же, рад был с тобой познакомиться. Маме своей обязательно кланяйся от меня. А из кареты не выходи, я сейчас скажу кучеру, и он отвезет тебя туда, куда тебе нужно. Хорошо?
В архиерейской карете? Сердце Вани окончательно замерло от восторга. И тут же застыло: а ну как увидит отец Николай, вот стыда-то будет. Разве по чину ему в архиерейской карете разъезжать?.. А как же смирение?..
– Полно, полно, – словно услышав его сомнения, улыбнулся владыка. – Ты же мой гость сегодня. А завтра уже послужим вместе, так что готовься.
– Преосвященнейший Владыко, благословите!..
Появление архиерейской кареты у скромного домика Крестьянкиных на Воскресенской действительно вызвало немалый переполох. Все бывшие дома соседи быстро высыпали на улицу, даже нищие от паперти Ильинского храма заторопились к карете за благословением. И каково же было удивление всех, когда из недр кареты показался семилетний Ваня Крестьянкин. Он аккуратно, чтобы не упасть, поставил на подножку одну ногу, затем вторую, и лишь затем спрыгнул в мягкую теплую пыль Воскресенской улицы…
– Ух ты, Ванька-то Крестьянкин дает! – загомонили в толпе. – Не иначе сам архиереем будет. Это уж точно.
– Да он и сейчас когда в храме прислуживает, любого архиерея за пояс заткнет, – прогудела нестарая еще баба купеческого обличья.
– Ну так Лизин же сын. У нее же все как на подбор, она ж разве плохо своих воспитает?.. – поддакнула ей другая соседка.
– Я у нее как-то спросила, кого из своих детей она больше любит. Так она так ответила: «Того, кто болен, пока не вылечится, того, кто вышел, пока не вернется, маленького, пока не вырос, и всех, пока не умру»…
К Ване неторопливо подошел его старший приятель – сын соседа-купца Ивана Александровича Москвитина, 11-летний Саша. Его отец был когда-то поручителем по жениху на свадьбе Крестьянкиных-родителей, и с тех пор отношения между семьями были почти родственными. Правда, в детстве Саша и его старший брат Василий могли жестоко подшутить над Ваней – например, посадить его верхом на неоседланную лошадь или предложить полизать на морозе дверную ручку, рассказав, что она слаще сахарца. Но обиды на них он не держал. А общего было намного больше: и Саша, и Василий тоже служили в храмах пономарями.
– Ты что, с новым владыкой познакомился? – спросил Саша небрежно.
– Да.
– Чудной он какой-то, правда?..
Ваня поднял на друга недоумевающие глаза.
– Почему чудной?..
– Ну… ученый. Как скажет, так и не сразу поймешь… И еще сам фотографические карточки делает. И снимает, и печатает…
– Не знаю, – пожал Ваня плечами, – мне так не показалось, что чудной. Знаешь, он когда сейчас солдат вразумлял, так на древнего пророка был похож.
Москвитин помрачнел.
– Вразумишь их, как же… Батя говорит, скоро все вообще по-другому будет, если ничего не случится. И один наш владыка тут не справится.
Ваня помолчал, глядя на потихоньку расходившихся соседей.
– А давай в храм зайдем, свечки поставим, чтобы ничего не случилось, – тихонько предложил он другу. – И помолимся.
Саша хотел было сказать Ване, что от молитвы двух орловских мальчишек судьба всей России вряд ли переменится. Но взглянул в прозрачные карие глаза друга – и промолчал.
– Пойдем. А о чем вы с владыкой разговаривали?
– Он меня прислуживать в алтаре пригласил.
– Сам?! Тебя?!.. Нич-чего себе! И что ж ты молчишь?
– А что говорить-то?.. Ты же не спрашивал…
Орёл, февраль 1918 года
От слитного, мерного гула сотен тысяч ног дрожала каменная мостовая. Злая поземка обвевала лица людей, словно двадцатиградусного мороза им было мало. Хоругви в покрасневших от холода натруженных руках были опушены инеем. Жестко, скорбно хрустел и ломался попавшийся под ноги идущим ледок на лужах.
Пение пасхальных стихир – «Воскресение Христово видевше…» и «Христос воскресе из мертвых…» – странно звучало сейчас, в разгаре зимы, на Сретение, задолго до Пасхи. И если бы их пели несколько десятков или даже сотен человек, то в глухом февральском воздухе песнопения бы просто таяли, не достигая ничьего слуха. Но сейчас пели одновременно двадцать тысяч человек. Гигантский крестный
