жить.
— Слу-шай! — с уважением говорил он. — А Швейк-то гений! Прикинулся идиотом — и никаких проблем…
Ну и, понятно, загорелся мыслью воплотить теорию в практику — такой уж темперамент.
Сидим в курилке и, как несложно догадаться, курим. Подходит лейтенант, фамилию которого я забыл. Помню только, что был он похож на повзрослевшего моего двоечника Сашу Экка — такой же маленький, рыжий, зеленоглазый. По слухам, угодил на «Тантал» прямиком из кремлёвских рот. Что-то, видать, натворил, а может, росточек подвёл. Печатал шаг на плацу — бесподобно, но больше ничего не умел — всё ушло в строевую подготовку.
И вот, стало быть, подходит он к курилке. Достаёт сигареты.
— Встать! — рявкает Марасанов. — Смирно!
Немая сцена. Окурки останавливаются на полдороге к приотворившимся от изумления ртам. Все смотрят на ефрейтора, потом на лейтенанта, потом снова на ефрейтора.
— Встать, вам говорят! Вы что, не видите, кто к нам пришёл?!
Лейтенант смертельно на него обиделся и наябедничал комбату. «Дед» Сапрыкин, встретив Марасанова, был, как всегда, лаконичен:
— Два наряда вне очереди.
— За что, товарищ майор? Старший по званию подошёл — положено по Уставу приветствовать…
— Ты ещё со мной тут дурака поваляй! «За что…»
Ефрейтор Марасанов исполнен уныния. Вечером сидим на дюралевом приступочке ангара, опять-таки курим.
— Не вышло, — сетует он. — Все уже знают, что не идиот. Никто не поверит. Эх, раньше бы…
Неподалёку от входа в наше подземелье с недавних пор зияет неглубокая квадратная выемка метра этак три на три. Изнутри она уже снабжена опалубкой, дно присыпано щебнем. На краю, свесив ноги, перекуривает военнослужащий, чьё звание угадать довольно сложно, поскольку из амуниции на сидящем лишь ботинки, трусы и панама с вызывающе промятой тульёй.
Но он не сачкует — он мыслит. Точнее — подсчитывает причины, по которым (с одобрения комбата) взялся отлить из бетона такую курилку, чтобы не уступала в плане монументальности всему остальному.
Итак:
Пока буду строить, освою бетонные работы. Глядишь, и сварку тоже. Всё равно заставят что-нибудь делать. Так уж лучше в охотку. На позициях я сам себе хозяин. Хожу в чём хочу. В казарме лучше не появляться — там рядовой Горкуша. Комбат любит дерзкие проекты…
Добравшись до двадцать первого пункта, считать бросил — дальше перебор. Но про себя решил: отныне перед тем, как что-либо сделать, буду прикидывать число причин. Если меньше трёх — ну его на фиг…
Выяснилось, однако, что до осени отлить в бетоне курилку не получится — не из чего. Только в ноябре, когда будем доводить до ума третий капонир. Жаль, однако податься некуда! Ограничился тем, что врыл по центру асбестовую трубу в пол-обхвата, на которой потом будет крепиться рама для масксети (а то, не дай бог, американский спутник-шпион подсмотрит, как мы там перекуриваем). В идеале, конечно, надо бы четыре трубы потоньше — как раз по количеству углов, но ничего другого нигде украсть не удалось.
Настала осень.
«Дембеля» дембельнулись, а из карантина прибыло пополнение. Дали мне в помощь двух унылых «шнурков», вручил я им носилки, послал за раствором к третьему капониру, сам вооружился мастерком. Помня заветы старшего сержанта Котова, с молодыми решил обращаться нежно и бережно.
И что ж я получил от них взамен благодарности? Зажрались, суки! Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают! До капонира — рукой подать, а их ждать замучишься. Бредут, путаясь в новеньких долгополых шинелях, и личики у обоих трагические. Один, помню, при мне такое ляпнул…
— Думал, в армию иду, а попал на каторгу.
Я аж остолбенел. Даже ответить ничего толком не смог. Стою с мастерком в руке, уставясь в узкие спины удаляющихся в сторону капонира сачков. Вконец оборзели — едва ноги переставляют!
Внезапно пасть моя широко разевается и сама собой исторгает зловещий дембельский рёв:
— Бя-гом!..
(Звук «г», естественно, исторгается на украинский лад.)
Содрогаюсь от омерзения, а «салабоны» подпрыгивают в страхе — и бегут с пустыми носилками трусцой.
Потрясён собственным поступком. Вечером нетвёрдой рукой заношу в блокнот:
«В каждом человеке до поры до времени спит сержант».
Но курилку мы воздвигли. Правда, конструкция с одной опорой по центру оказалась неудачной: раму, утяжелённую маскировочной сетью, вывернуло первым порывом ветра, предательски обнажив секретный объект. Трубу приказано было срубить. Срубили. Топором. Под самый корешок, как ту ёлочку.
А ефрейтор Марасанов, между прочим, первый лось дивизиона. Вернее, их двое таких: он и лейтенант Жихарев. Иногда они бегают на спор в присутствии многочисленных зрителей. Обычно побеждает неистовый Марасанов. Рванув со старта, на третьем шаге он корчит зверскую морду, срывает панаму — и мчится дальше, зажав её в кулаке (очки, естественно, снимает и прячет заранее).
Сдаём норматив. Дистанция… Ну, допустим, шесть километров. Три километра туда (до офицера с флажком), и три километра обратно. Присутствует проверяющий из Ташкента. Марасанов с Жихаревым сразу уходят в отрыв, остальные растягиваются по шоссе, я — замыкающий (но делаю вид, будто просто берегу силы для финишного рывка).
А шоссе — не то чтобы извилистое, но пара-тройка поворотов имеется. Проходим последний. Метрах в двухстах впереди и впрямь маячит офицер с флажком. Всматриваемся — и ноги сами собой замедляются… Да это ж наш лейтёха из первого огневого с флажком маячит! Свой, не продаст. Дружно поворачиваемся, бежим обратно. В памяти отпечатывается беспомощное личико так и не достигнутого нами лейтенанта.
Некоторое время лидирую. Ибо сказано, последние станут первыми. Потом меня помаленьку начинают обходить. Наконец сзади надвигается яростный топот — и мимо проносится взбешённый Володька. Морда — зверская, в правом кулаке — панама.
Результат нам не засчитали. Даже я пробежал на пятёрку. А Марасанов с Жихаревым перекрыли рекорд округа.
Второй огневой дивизион слыл у нас на «Тантале» самым разболтанным. Месяца не случалось, чтобы чего-нибудь не отчудили.
Шёл разводящий со сменой. Дело было ночью, путь на посты пролегал мимо небрежно забитого фанеркой окна продовольственного склада. Караульные подумали-подумали, отодрали фанерку и разжились увесистым шматом сливочного масла, каковое потом и употребили — возможно, без хлеба.
Не спрашивайте, чем они думали. Не знаю.
А зима, повторяю, выдалась снежная, следы — чёткие. Коротко говоря, мародёров вычислили на счёт «раз».
Аккурат в это самое время «папа» на пару дней взял меня взаймы у «деда» — что-то там оформить. Сижу в штабе. Оформляю. А на столе — приказ на нескольких военнослужащих. Каждому по выговору.
