Век нынешний и век минувший.
А. С. Грибоедов
— А сколько сыну лет?
— Десять.
— То есть читает уже вовсю?
— Н-ну… — Посетительница замялась. — Умеет…
— Ага… — Харлам потёр подбородок. — Отца делать будем?
— Как это?
— Вы ведь не замужем, так?
— Да…
— Стало быть, ребёнку нужен отец. Такой, чтобы мальчик мог им потом гордиться. Трагически скончавшийся за день до свадьбы… Ещё лучше, если героически погибший. За идею, за общее благо…
— А так можно? — с запинкой спросила она.
— Да, конечно. Это же художественная литература! Вот, скажем, Лоханик… — Харлам вывел на экран данные по Лоханику.
Глаза посетительницы округлились.
— Это которого в сауне…
— На выходе из сауны, — уточнил Харлам. — Да, он. Как вам такой прототип?
— Про… что?
— Кандидат в отцы.
— Да, но…
— Не бойтесь. В книге у него будет другое имя, другая внешность… всё другое. И застрелим мы его не на выходе из сауны, а скажем, на выходе из офиса. Так солиднее. Убийц на всякий случай тоже прикончим. Да сам он их и прикончит! От греха подальше. Вы же знаете, как дети воспринимают прочитанное. Не дай Бог, вобьёт себе в головёнку, что должен отомстить за отца, вырастет этаким Гамлетом… Оно вам надо?
— Но… я с ним даже не знакома… с Лохаником…
— Ваше счастье.
— Не понимаю.
— Что тут не понимать? Облагородим. Романтизируем. Уж на что Генри Морган зверь, а Сабатини нам из него вон какого лапушку сделал! Про капитана Блада читали?
— Смотрела…
— Вот что-то в этом роде.
Заказчица колебалась.
— Ну так как?
— Нет, — решительно сказала она. Лицо её застыло, голос зазвучал глуховато, почти угрюмо. — Не надо ничего придумывать. Пускай отец будет настоящий. Как есть. Без прикрас. В конце концов, мальчик должен знать правду…
— Ага… — Харлам поразмыслил. — Стало быть, работаем строго документально. Тогда мне нужны данные.
— Это в смысле… имя, фамилия?
— Без фамилии. За фамилию папа может и в суд подать. Достаточно имени, словесного портрета… Портретик, кстати, тоже изменим…
— Как это измените?!
— Ну, не совсем, конечно, изменим. Так, чтобы узнать он себя узнал, а доказать ничего не мог.
Она задумалась.
— Тогда, пожалуйста, и мой портрет тоже…
— Чем он вам не нравится?
— Ну вот… курносая…
— Послушайте… — Харлам поморщился. — Литература — не кино и не фотография. Тут своя специфика. Стоит заикнуться, что вы не курносая, — именно курносой и отпечатаетесь… в памяти читателя. Словом, предоставьте это нам. Что не понравится — скорректируем. Теперь насчёт отца… Все его грешки, будьте добры, на бумажечку, а лучше на диктофон…
— Там, — сказала она, кивнув на экран. — Всё там, в файле… А можно вместо словесного портрета видеозапись?
— Ещё проще, — одобрил Харлам. — Какой тиражик желаете?
Озадачилась. Шевеля губами, загнула мизинец, безымянный, средний… Над указательным засомневалась.
— Три… Три экземпляра.
— Лучше пять, — посоветовал Харлам. — Стоить это будет примерно столько же, а запас карман не трёт. Телефончик оставьте.
* * *
Хрупкий старичок-охранник в новенькой просторной камуфле мальчиковых размеров, сидел на своём посту и пил собственноручно заваренный чай. Он вообще всё любил делать собственноручно. По старинке. Харлам тронул кнопку кофейного автомата и, вынув из ниши пластиковый стаканчик с горячим шоколадом, присел напротив.
— Хотел ей Лоханика впарить, — поделился он. — Не проконало…
— Это того самого, что…
— Да-да, — рассеянно сказал Харлам. — На выходе из сауны.
— Зачем? — полюбопытствовал старичок.
— Что зачем?
— Впарить.
Харлам пожал плечами.
— Нет, ну я мог бы и рок-звезду ей предложить. Тоже вариант. Выходил с концерта, а о свадьбе уже известно. Откуда ни возьмись ревнивая брюнетка с пистолетом. Одну пулю ему, другую себе. Потом смотрю на неё… на заказчицу. Нет, думаю, не проконает. Лучше Лоханика.
— И кого же вы ей, Харлам, в итоге впарили?
— Никого, — без сожаления признался он. — Как выяснилось, жанр не тот. Ребёнок должен знать, какая сволочь у него отец.
Старичок в камуфле сочувственно покивал. Был он лыс, кудряв и длинноволос. Такое вот сочетание. Начинающиеся от ушей кудёрышки касались горбика.
Честно сказать, стеклянной коробчонке, приткнувшейся возле кольца трамваев, охранник не требовался. Просто штатная единица полагалась ей по статусу. Тем не менее старичком дорожили. В доисторические времена хрупкий пенсионер состоял в настоящем Союзе писателей, а раритетный экземпляр его повести «Бери и помни» пребывал под прозрачным колпаком на специальном столике. Посетителям (тем, кто заинтересуется) врали, что колпак вакуумный.
— Я тут краем уха нечаянно вас подслушал, — с очаровательной виноватой улыбкой известил старичок. — Вы — профессионал, Харлам. Такое количество уменьшительно-ласкательных суффиксов в мои времена встречалось разве что в речи дантистов… и, пожалуй, официантов: «зубик», «снимочек», «коньячок», «балычок». Вот и вы тоже: «портретик», «тиражик»… Ах, да! Ещё парикмахеры: «затылочек», «бровки», «ушки»…
— Клиента надо любить, — мрачно ответствовал Харлам, облизывая шоколад с надменно выпяченных губ. — Иначе потеряешь… Можно? — Он протянул руку к столику, увенчанному якобы вакуумным колпаком.
— Пожалуйста-пожалуйста, — любезно отозвался престарелый страж. — Кому ж как не вам?
Бережно изъяв из-под стеклянной полусферы неожиданно лёгкую книжку, оператор покачал головой, поцокал языком. Потом раскрыл на выходных данных.
— Сто экземпляров! — поразился он. — Да уж, тираж. Не тиражик… — Ещё раз взвесил высохшее до хруста полиграфическое изделие. — И разошлась?
— Да как… Не вся, конечно. Половину я потом выкупил. Кое-что раздарил, кое-что по библиотекам распихал…
— Ого! Тогда ещё библиотеки были?.. — С заметно возросшим уважением Харлам оглядел книгу, потом автора, как бы сопоставляя оба реликта. — У вас там о ком?
— В повести-то? Да пожалуй, что о себе…
— Так вы что, за свой счёт её печатали?
— Представьте, нет! За казённый!
— Не понимаю, — искренне сказал Харлам. — Пятьдесят человек купили по экземпляру. В книге
