На завтра назначено заседание комитетов в присутствии командного состава. Афако Кусов должен выступить с докладом.
г. Калуга.
26 октября 1917 года
Вчера вечером было общее собрание офицеров полка у Брандта; что-то подходящее для военного фильма времен “Войны и мира”. Помещение Брандта в доме предводителя дворянства, много больших картин в золоченых рамах, тяжелые занавеси, канделябры, огромная люстра...
Вошел командир полка, все вытянулись со звоном шпор, затем сели обсуждать положение и наше к нему отношение. По-видимому, Петроград уже в руках большевиков, и сообщение с ним прервано. Днем было пленарное заседание полкового комитета и офицеров полка. Была вынесена резолюция — во всем поддерживать Временное правительство, “идущее в контакте с Центральным Комитетом Советов солдатских и рабочих депутатов”. С трудом удалось избежать родной солдатскому сердцу (благодаря своей непонятности?) редакции “всецело поддерживать Временное правительство, постольку поскольку оно идет в контакте” и т. д. Драгунам нашим невдомек, что выражение “постольку поскольку” уместно в наши времена разве что на страницах юмористических журналов, а уж никак не рядом с выражением “всецело поддерживать”. Затем разбирался вопрос о взаимоотношениях драгун и офицеров. Выяснилось, что соглашение возможно. Разногласия могут, правда, быть в области “классовой борьбы”, но в полковой жизни будем друзьями. Проводилась мысль о необходимости борьбы с растущей анархией, могущей лишь затянуть войну и сорвать Учредительное собрание, которому мы все подчинимся. Говорилось и о необходимости победы над врагом “внешним” или, по крайней мере, о почетном мире “при условии активной обороны”. Выходит, что победа над врагом, о которой только что говорилось, уже оставлена? Словом, сплошная керенщина.
Во время заседания пришли представители 2-го Кубанского казачьего полка и выразили готовность “головы сложить” (без “постольку поскольку”) за правительство. Казаки вызывающе спросили драгун: “А вы... пойдете с нами, да или нет?” Наши уцепились за Центральный Комитет солдатских и рабочих депутатов. Поднялись буря и гвалт. Сошлись на том, что у нас, мол, Комитет, а у казаков, мол, их Союз, а у тех и других Временное правительство, и потому будем друзьями.
Конечно, без вмешательства офицеров никакого соглашения не было бы.
Под конец кто-то решил сорвать народившуюся между драгунами и офицерами своего рода дружбу и предложил весьма провокационный вопрос: “Какого мнения настоящее собрание о генерале Корнилове?” Спасено было положение решением, что об этом должно быть вынесено постановление “высших инстанций”. Хотел бы знать, что это значит? Судебное решение, что ли?
Только что получено известие, что крейсер “Аврора” стрелял по Зимнему дворцу и что почти весь гарнизон столицы на стороне большевиков.
г. Калуга. 30 октября 1917 года
Керенский бежал в Псков, в Ставку с ним драпанула часть правительства (утром 25 октября на машине, принадлежащей американскому посольству, Керенский направился в Гатчину навстречу войскам. Все министры оставались в Петрограде. — А. С); туда стягиваются войска для наступления на Петроград. Ленин и Троцкий торжествуют; на улицах бои. Юнкера держатся геройски. Всюду баррикады.
Что это — начало конца? Или уже конец? Думаю, что надеяться больше не на что и что большевики возьмут верх. А тогда что? Лучше не думать!
Эскадрон завтра выступает для реквизиции сена, зерна и прочего добра. Жаль уезжать.
ст. Исакова. 2 ноября 1917 года
То, о чем я собираюсь писать, можно озаглавить “Как мы попали в ловушку под Вязьмой...”. Накануне того дня, когда эскадрон должен был выступить в город Перемышль (Калужской губернии), а оттуда — выслать два взвода в город Козельск, начали приходить тревожные вести из Петрограда. Полк одновременно вызвали в Москву, Петроград, Вязьму, Смоленск и Ржев. Керенский в Гатчине, и ночью пришли одна за другой три телеграммы. Две от нашей депутации, высланной с Лозинским во главе, к Керенскому, а одна от самого Керенского. В первых двух говорилось, что нас, вероятно, вызовут в Гатчину для операций против Петрограда, в третьей, которая уже начиналась классическим теперь “Всем, всем, всем!..”, нам приказано было двигаться на Гатчину в полном составе. Наш эскадрон должен был двигаться в головном эшелоне, с пулеметным взводом и броневыми автомобилями. Погрузились мы лишь вечером 31 октября, в полной темноте. К моменту отхода прибыл и 2-й эскадрон с штабом полка, и мы узнали, что броневые автомобили, увы, с нами не пойдут.
Утром, вернее, еще ночью, часа в два, узнали по телефону, что станция Вязьма занята большевиками и что без боя пробиться едва ли будет возможно.
Под утро оставались на разъезде Пыжевка, где встретились с кубанцами под командой войскового старшины Мачавариани. Казаки сказали, что только что отъехала большевистская делегация, с которой столковаться нельзя, т. к. у них инструкции не только из Петрограда, но и из Москвы никого в эти два города не пропускать. Большевики резонно утверждают, что нас пропустить было бы изменой их большевистскому правительству. Значит, началась гражданская война? Тогда, по-моему, близок конец Керенского?
Казаки дали большевикам время на размышление, своего рода ультиматум, до рассвета, и в случае отрицательного ответа казаки начнут наступать на Вязьму. Такова была ситуация, когда наш эскадрон прибыл в Пыжевку.
Было еще темно, около 7 утра. В крохотной станционной каморке было жарко и душно от керосиновой лампы и толпы солдат и офицеров. Около города сотня 2-го Хоперского полка, которая настроена против местного большевистского гарнизона и обещала нам полное содействие.
Пришла телеграмма от “председателя Боевого Революционного Комитета” прапорщика Троицкого, в которой говорится, что гарнизон обещает пропустить нас дальше без боя. Троицкий дает полную гарантию, что препятствий нашему проезду через Вязьму не будет. Все же на всякий случай вызвали и Троицкого, и коменданта станции Вязьма. Оба вскоре прибыли на паровозе и будут заложниками. С паровоза спустилось нечто обтрепанное, распоясанное, беспогонное и с волосами до плеч — это и был прапорщик Троицкий! Забавно отметить, что наши драгуны, уже сами сильно зараженные новыми идеями, все же были обижены, что нам приходится иметь дело с “таким офицером” (цитирую), и насчет последнего и его внешности послышалось немало острот.
Мы тут же решили, что “наша взяла”, и Сахновский даже предложил пойти на станцию “поглумиться над товарищами”, что мы и сделали, свысока посматривая на большевистских офицеров. Если бы мы только знали да ведали, что нас ожидает!
