на месте монастыря. Там она сняла на лето комнату в одноэтажном деревянном доме старой постройки.
В двухкомнатной квартирке с кухней жили две соседки-подруги. Они принадлежали к абсолютно противоположным типам людей и составляли классическую пару, много раз описанную в литературе. С той только разницей, что «литературные» пары – Иван Иванович и Иван Никифорович, Хорь и Калиныч или Бувар и Пекюше – являлись особами мужского пола.
Наша хозяйка, Вера Ивановна, была небольшая, худенькая старушка с выцветшими серыми глазами и с реденькими седыми волосами, собранными в тощий пучок. Одета она была в байковое платье-халат с пуговицами донизу, а на ногах носила кожаные спортивные тапочки на шнурках.
Отец ее был дьячком и пострадал от советской власти, и это семейное несчастье тяготело над Верой Ивановной многие годы. Совсем молодой она устроилась на почту в Козельске и была исполнительной и тихой служащей. Замуж не вышла, долго мыкалась по чужим углам, пока не получила комнатку в Оптине. Был у Веры Ивановны небольшой огородик, на котором она сажала картошку. Жила она на крохотную пенсию, но своей жизнью была вполне довольна и говорила, что у нее все есть.
Соседка, Зинаида Петровна, уговорила Веру Ивановну переехать в общую кухню и сдать маме комнату на лето. Зинаида Петровна хотела, чтобы на вырученные деньги Вера Ивановна справила себе новое зимнее пальто.
Зинаида Петровна была совсем не похожа на свою подругу. Она была крупной и ширококостной. Ее круглое веснушчатое лицо обрамляли рыжие с проседью кудряшки лихой «шестимесячной». Носила она темно-синий сарафан со спинкой, перешитый из старого платья, и шерстяную кофту цвета электрик.
В отличие от Веры Ивановны Зинаида Петровна не претендовала на культурность, говорила громко, резала правду-матку, перемежая ее порой нецензурными речениями. На руке у нее можно было прочесть наколку «Коля. Любовь», что наводило на мысли о бурной молодости.
Эти широкие руки с распухшими суставами свидетельствовали и о том, что ей пришлось много и тяжело работать. Она перепробовала отнюдь не женские профессии – была и откатчицей на шахте, и укладчицей асфальта, и пропиточницей шпал. В свое время Зинаида Петровна вышла замуж и родила сына, но муж у нее давно спился и умер, а сын пропал в тюрьме…
Жили обе соседки тихо и мирно, общая кухня в их квартире была чистенькой, кастрюльки блестели, а ведра с водой были накрыты аккуратными фанерками.
Иногда летним вечером, после длинного дня, заполненного бесчисленными немудреными делами, Вера Ивановна выходила на крыльцо и садилась на ступеньки, не на прохожую часть, а в уголок, чтобы не испачкать свое платье-халат.
Приходила Зинаида Петровна, усаживалась рядом. Обе подруги закуривали, и начинался неспешный разговор: вспоминали прошлое, обсуждали виды на урожай огурцов, рассказывали последние оптинские новости – пьяный ученик-механизатор своротил трактором угол у столовой.
Комары звенели в теплом воздухе, смеркалось… Постепенно на тихие голоса беседующих собирались местные бездомные кошки, которых опекала Вера Ивановна. Требовательно мяукая, они терлись об ее ноги в коричневых чулках в резиночку. Не желая выглядеть на людях сентиментальной, она притворно грубым голосом гнала кошек прочь. Потом, как бы нехотя, вставала, брала «кошачье» ведро и шла в столовую к механизаторам за отходами от ужина.
Кошки стаей бежали за ней. Их вертикально поднятые тонкие хвосты напоминали лес пик, как на картине Веласкеса «Сдача Бреды».
Вера Ивановна называла кошек «девками». Кормила она их каждый вечер, а мой сын Миша помогал ей…
Порой Зинаида Петровна выносила на крыльцо баян, оставшийся от мужа, и, растягивая мехи, пела песни хриплым, прокуренным голосом. Это был плохой признак – баян появлялся тогда, когда Зинаиде Петровне доводилось выпить. А уж если она начинала пить, то остановиться не могла – Зинаида Петровна была запойной.
«Забуксовала Зинаида Петровна», – говорила в таких случаях Вера Ивановна. Она делала все, чтобы ее подруга не появлялась пьяной на людях, – приносила ей в комнату водку и еду, а в дни ее дежурств убирала кухню.
Примерно через неделю Зинаида Петровна с красным, помятым лицом выходила из своей комнаты. Она была неразговорчива и, пряча глаза, старалась поскорее уйти из кухни. Вера Ивановна никогда не укоряла подругу за ее слабость и резко пресекала все пересуды о своей соседке во дворе.
После нашего отъезда из Оптина мама переписывалась с Верой Ивановной. Из ее писем мы узнавали оптинские новости и известия о жизни соседок.
Первой умерла Зинаида Петровна – сердце не выдержало очередного запоя. Вера Ивановна еще какое-то время продолжала писать маме и в ответ на ее бандерольки с гостинцами прислала баночку крыжовенного варенья и нитку сухих опят. «Спасибо за валенки, – благодарила она маму, – все столовские ходят по очереди на них смотреть».
А потом пришло письмо, написанное чужим почерком: «Уважаемая Мария Ивановна, подружка ваша, Вера Ивановна, скончалась…»
Мы с мамой и с Мишей прочли письмо, погоревали и стали вспоминать добрую Веру Ивановну и то лето в Оптиной – сказочный сосновый бор, светлую песчаную речку Жиздру и святые источники, бьющие из-под земли.
– Бабушка, а как же теперь кошки? – спросил мой сын.
Тюрьмы Александра Карловича
До 1884 года в тихом, провинциальном Елисаветграде не бывало политических арестов. Там и тюрьмы-то путной не было – тюремное здание, перестроенное из бывшей женской гимназии, городские власти снимали у частного лица. Сидели в этой тюрьме злостные банкроты, воры и бродяги. Режим был довольно либеральным, вследствие чего большая часть обитателей тюрьмы по праздникам напивалась до бесчувствия.
В книге «Ненастоящая тюрьма» уроженца Елисаветграда, бывшего харьковского студента, народовольца по фамилии Коцюба, которую я обнаружила в дедовском архиве, я нашла сведения об аресте участников народовольческого и украинофильского кружков Елисаветграда.
Привожу цитату из книги Коцюбы: «Жандармский капитан в Елисаветграде был, но старый, ленивый, зажившийся на одном месте, “совестливый”, по его собственным словам. Но вот старика сменили, и вместо него налетел молодой капитан, пылавший желанием “найти революцию” и отличиться. Появились новые жандармы, зашныряли по улицам, заросшим дерезой и репейником, субъекты с воровскими глазами. Издан был приказ о прописке паспортов. Словом, город приобщался к российской официальной цивилизации…»
Аресты начались летом 1884 года. Первыми забрали двух гимназисток. В августе арестовали еще несколько человек, в том числе учащегося Евгения Хороманского и солдатского сына, художника Самуила Дудина, сыгравших роковую роль в судьбе многих участников кружков. Продолжаю цитировать Коцюбу: «В нашем маленьком городке, где аресты были впервые, секреты держались плохо, и мы скоро узнали, что один из арестованных выдает. Сообщил это в клубе смотритель тюрьмы. Допросы происходили в его квартире, в зале. Смотрителя, конечно, высылали, но
