«Высокочтимый и дорогой Владыка,
Я посетил в 14.25 мадмуазель Данзас – паралич левой стороны, – которую нашел без сознания. Там был ее исповедник, и я дал благословение in articulo mortis [27]. Врач считает бесполезным хоть что-то предпринимать?! Мне, однако, не показалось, что она должна вот-вот умереть. Но где найти действенное лечение?
Доверим ее Господу.
Преданный Вам,
Эжен Кард. Тиссеран».
Юлия Данзас умерла дома через пять дней, 13 апреля, в присутствии ухаживавшей за ней мадам Лагомарсино. Сестра князя П. Волконского, Мария Михайловна, жившая в Риме, писала брату 22 мая 1942 г., по-русски:
«Я лишь вчера узнала, что мадмуазель Данзас скончалась месяц назад. Она сидела в сквере перед вокзалом, когда с ней случился удар. Она пробормотала свой адрес; мимо проходила ее знакомая и отвела ее домой. Она прожила еще пять страшных дней. Из ее груди вырывались жуткие хрипы. Она ничего не ела и умерла на пятый день на руках у одной доброй, пожилой русской. Врачи говорили: „Это полный паралич, она не страдает, она ничего не понимает“.
Люди, с которыми она работала, ее ценили, несомненно, за ум и работоспособность. Другие ей не очень симпатизировали, каков бы ни был их окрас и направление… „они не могли ее понять“» [28].
В письме от 27 января 1965 г. к его преосвященству Жану Родену (1900–1977) – католическому священнику, служившему прежде капелланом для военнопленных, генеральному секретарю, а затем президенту Католической службы помощи (Secours catholique) с 1946 по 1977 г. – кардинал Тиссеран так пишет о Юлии Данзас и ее смерти:
«Мадмуазель Юлия Данзас получила замечательное образование под руководством настоящего наставника. Она знала греческий и латынь так же хорошо, как французский и немецкий. Книгу, которую она по моей просьбе написала по-русски для разоблачения марксистского материализма, очень высоко оценили все, кому довелось держать ее в руках.
Удар, от которого умерла мадмуазель Данзас, случился, когда она была на привокзальной площади, если я правильно помню. Меня сразу оповестили, и я пошел навестить ее на улице Палестро. Мне кажется, что она уже никого не узнавала и не приходила в сознание. Разговоры с ней всегда были чрезвычайно интересны, рассказывала ли она о своих приключениях в начале большевизма или о своей жизни в тюрьме и т. д. Чтобы не лишиться культурного багажа, она, находясь в одиночной камере, каждую ночь в Ташкенте просыпалась и старалась в течение часа воспроизвести что-нибудь в памяти из того, что знала, например, историю герцогов Бургундии».
В «Ночных письмах»* Юлия писала:
«Я не могу позволить своей памяти заржаветь: я тренирую ее, заставляя себя восстанавливать все детали события или эпохи. […] Я беру дату или очень ограниченный отрезок времени – десятилетие или четверть века – и пытаюсь оживить в своей памяти все, что я могла знать об этой дате или этом периоде, все, что моя память могла сохранить на эту тему».
Заключение: жизнь в аду и в раю
Так завершается эта необычная, многогранная жизнь: поиск Пути, Истины и Жизни (Ин. 14: 6), предпринятый с постоянством, самоотречением и жертвенностью и всегда сопровождающийся трезвым и глубоким анализом и самоанализом.
Постоянство в духовном поиске, который Юлия начала весьма рано, потрясенная самоубийством отца, завороженная загадками существования – «тайной страдания, тайной вселенского зла, тайной происхождения жизни, тайной сущности души» [29], тайной смерти, – отказавшись от придворного тщеславия, сначала мечтая о героических деяниях, а затем пронеся верность, вопреки всему, той вере, которая ее озарила. Постоянство и в патриотизме, из‑за которого она вступила в армию, а затем, в эмиграции, обличала антирусские клише. И верность – даже после обращения в католичество – православию, освободившемуся от национализма, призванному обрести изначальную кафоличность христианства.
Стойкость перед лицом как мирских искушений до революции, так и посягательств на свободу совести после революции. Мужская выдержка на фронте, затем на каторге и в лагерях. Трезвость как в самоанализе, так и в оценке природы сталинского режима: угодив в бурный поток истории XX века, Юлия Данзас, благодаря глубокому знанию прошлого, сумела подчинить его себе, понять и предугадать, куда он вынесет в будущем.
При этом болезненные противоречия сопровождали Юлию на этом пути, который История сделала столь ухабистым. Парадоксальность истории Юлии Данзас в том, что девушка из благородной семьи, которую ожидало прекрасное светское будущее и которая под влиянием стоицизма и гностицизма стремится лишь к тому, чтобы удалиться от мира, считая его лживым и иллюзорным, но вместо этого, наоборот, погружается в горнило войны, а затем в ледяной холод и теснины ГУЛАГа, чтобы под конец жизни найти покой в Риме в некоем подобии ученого отшельничества, поняв перед этим, что отречься от собственной воли и от умственного труда ради требований общинно-монашеской жизни (с «простыми» монашками) было выше ее сил… Всегда стремясь к отрешенности от мира, она погружалась в этот мир и телом и душой. И, несмотря на эти противоречия, препятствия и испытания, ее вера в Бога оставалась нерушимой и исполненной миссионерского огня. Юлия прошла путь от стоицизма, скептицизма, интереса к античному гнозису – «ложному гнозису», такому, какой «разоблачил и опроверг» Ириней Лионский, – к открытию христианства как синтеза всех стремлений души, а затем к открытию истинного гнозиса, то есть мистического познания Христа – «единственной Реальности». Юлия познала как ад (война, красная каторга), так и внутренний рай. Она заслужила звание исповедника веры.
Имя этой женщины «с железной волей» [30], прожившей несколько удивительных жизней (историка, философа, придворной дамы императорского двора, офицера, монахини, мистика, каторжанки, советолога, богослова!), должно выйти из забвения и войти в интеллектуальную и духовную историю своей эпохи.
Творческое наследие Юлии Данзас, из которого мы здесь публикуем подборку автобиографических и исторических текстов (мистический опыт, опыт ГУЛАГа, история христианства в России, история царского двора), ставит ее в один ряд с великими свидетелями своего времени (такими, как Эдит Штайн или Этти Хиллесум) и с примерами подлинного духовного сопротивления.
Часть вторая. Тексты автобиографические и исторические
Восемь неизданных текстов Юлии Данзас, публикуемых здесь, во второй части, куда вошло и переиздание двух других ее текстов («Красная каторга» и «Русский религиозный национализм»), удивительно богаты и разносторонни. Само их содержание свидетельствует о предельном разнообразии опыта и писательском даре автора и способно удовлетворить запросы самых разных читателей. Кто еще смог бы описать, с разницей всего в двенадцать лет, и мистический опыт единения с Богом («Наедине с собой», «Неизреченное», по-русски), и ужасы красной каторги (по-французски), а после этого поставить вопрос о русском религиозном национализме и о религиозном мировоззрении последней русской царицы, увлекшейся Распутиным (с ней Юлии довелось встречаться лично). Между историей Древней Руси и историей современной России, которую Юлия Данзас анализирует со всей научной строгостью и знанием дела, она выстраивает мосты, способные поставить под сомнение предвзятые и ошибочные идеи о том, что Россия всегда была по самой своей сути «инаковой» по отношению к Западу, или о националистической сущности русского православия. Никто лучше Юлии не объяснил истоков и смысла этого религиозного национализма, вновь набравшего силу уже в наши дни, показав, что возник он в результате эволюции понятия «христианское государство», когда его путают с понятием «нация», и в результате идеологии – славянофильской – в эпоху «пробуждения национальностей».
