— Я никогда не бываю так занят, — говорил он, — как когда я ничем не занят и никогда не бываю менее один, чем когда я один.[101]
Быть занятым для знатного римлянина означало заниматься государственными делами. Значит, Сципион с нетерпением ждал, когда же кончатся скучные государственные дела и можно будет заняться тем, что, на его взгляд, было действительно важным. И никогда не бывало ему так одиноко, как когда он пребывал среди нелепой сутолоки Форума и сената. Но чему же посвящал он свои досуги? И кто были его незримые собеседники? Цицерон дает понять, что, по его мнению, Сципион увлекся творениями греков. Плутарх говорит об этом прямо: «Сципион Старший на досуге от войны и государственных дел занимался литературой и говорил, что, когда он на досуге, он более всего занят» (Plut. Reg. et imper. apophegm. Scip. Maior, I).
Только одно, казалось, увлекало Сципиона среди суеты общественной жизни — он очень любил покровительствовать способным людям простого рода. У него был настоящий дар отыскивать таланты: кажется, никто за всю историю Рима не выдвинул столько «новых людей». И первым и главным был, конечно, его лучший друг Лелий, который, не занимая ни одной должности, стал первым лицом после полководца в Испании и Африке. После войны Гай с помощью своего друга прошел всю лестницу общественных почестей и наконец, правда, не без труда, достиг консулата. Это был великолепный подарок Республике, ведь семья Лелия благодаря своему блестящему образованию и исключительным нравственным качествам стала гордостью Рима.
Быть может, читатель помнит того храброго солдата из войска Лелия, который первым взошел на стену Нового Карфагена? Его звали Секст Дигитий, и он был даже не римлянин, а из латинских союзников. Сципион вскоре обнаружил в нем способности к военному делу, стал выделять и отличать, и вот с его помощью Дигитий стал претором и уже как полководец отправился в ту самую Испанию, где начал службу простым воином. Он навсегда сохранил почтение к своему бывшему императору и дружеские чувства к Лелию.
Следующим протеже Публия был незнатный офицер Квинт Минуций Терм, который сражался под его началом в Африке. Он оправдал славу ученика Сципиона, был отличным воином и полководцем, одерживал блестящие победы и один раз благодаря своей исключительной находчивости спас римское войско, запертое в ущелье, когда перед всеми уже «маячил призрак Кавдинского поражения» (Frontin., I, 5, 16). Минуций и Публий также навсегда остались друзьями.
Все эти люди были воинами, и Сципион мог смотреть на них, как на своих учеников, что должно было придавать их взаимоотношениям особую мягкость и задушевность. Но среди его протеже мы видим подчас самых неожиданных людей. Мы узнаем, например, о писце его Цицерее, которого Публий выдвигал. Через десять лет после смерти патрона Цицерей стал претором. За год до того он поразил весь Рим своим великодушием. Он домогался претуры, имел все шансы на успех и вдруг узнал, что один из его соперников — Люций — младший сын его давно умершего патрона. «Когда он увидал, что все центурии предпочитают его Сципиону, он удалился из храма и, сбросив белую тогу», стал умолять квиритов отдать голоса Корнелию. В результате Люций был выбран, ибо его великодушный соперник «уступил претуру памяти Публия Африканского» (Val. Max., III, 5, 3; ср. III, 4, I).{44}
Итак, Сципион удалился от дел. Еще Цицерон очень желал бы узнать во всех подробностях, чему он посвящал свой досуг. Увы! Он не писал мемуаров, и мы можем только гадать об этом. Во всяком случае ясно, что он любил теперь более всего жить дома в кругу семьи, занимался чтением и воспитанием детей.
Отец и дядя Публия были убиты на войне. Матери, вероятно, тогда не было в живых. Но уже вскоре после своего возвращения победитель при Заме предстает перед нами главой семьи, отцом четырех детей.
Женился он очень рано, безусловно, еще до отъезда в Испанию,{45} на Эмилии Терции, дочери того самого Эмилия Павла, который командовал римскими войсками в злополучной битве при Каннах. Сципион в то время сам распоряжался своей судьбой и сам выбрал себе невесту. Его не остановила ни ее бедность, ни зловещая слава, связанная с именем ее отца, ни отсутствие у девушки-сироты знатных покровителей, которые могли бы оказать ему протекцию в сенате. Эмилия унаследовала то особое благородство, которое современники считали отличительной чертой их рода. Она всю жизнь горячо любила мужа, была нежна, кротка и считалась в Риме образцом беззаветно преданной жены (Val. Max., VII, 6, 1). Однако какие жестокие испытания послала им судьба! Они жили в суровое время, когда мужчины год за годом непрерывно проводили на войне, а жены в печальном одиночестве склонялись над работой или часами молились за мужей в храмах, подметая волосами алтари богов.[102] Этих женщин прекрасно рисует нам современник описываемых событий Плавт.
Это страшный насмешник, который не щадил ни богов, ни людей. Почтенные римские старцы, богатые юноши, простой народ и даже доблестные воины, гроза пунийцев, были равно мишенью его ядовитых шуток. Но и для него есть нечто святое — это женщины, терпеливо ждущие мужей. Их образы то и дело встают перед нами со страниц его комедий.
Вот знатная дама, жена полководца. Едва она успела с ним обвенчаться, как он уехал на войну. Она ждет его месяц за месяцем, наконец поздно вечером долгожданный гость приезжает и на заре опять покидает дом. Она провожает его и в грустных словах описывает свою невеселую долю: «Не мало ли в нашей жизни, в наших буднях радостей, если вспомнить, сколько кругом горя?.. Я испытала это на себе. Как мне мало дано было счастья: всего одну ночь, пока я видела моего мужа, но он внезапно ушел от меня перед рассветом. И я чувствую себя теперь такой одинокой, ибо ушел тот, кто мне дороже всех. И больше боли теперь от разлуки с мужем, чем было радости от его прихода. Но меня радует, что он победил врагов и вернулся со славой. В этом мое утешение. Пусть уходит, лишь бы он вернулся домой со славой. Я все перенесу, все вытерплю до конца твердо и стойко, только бы мне дано было увидеть моего мужа победителем. Этого мне довольно. Ведь доблесть — лучший дар. Доблесть выше всего, всего на свете. Она спасает, она защищает нашу свободу, благополучие, нашу жизнь и наш дом, наших родителей, родину и детей. Доблесть заключает в себе все: все блага есть у того, кто доблестен» (Plaut. Amph., 633–651).
