Глава 36
Вернувшись в Берлин, мы снова пробыли всю Kieler Woche в Киле, где я с воодушевлением проделала повторение всех прошлогодних увеселений и с радостью встретилась с тамошними нашими друзьями. Опять за нами трогательно ухаживал и старался веселить нас наш милый консул Дидерихсен. Во все свободные от придворных торжеств дни он устраивал очень красивые обеды и прогулки на своей паровой яхте «Форстек». Его широкий размах и гостеприимство всегда меня поражали, он же сам пылал здоровьем и был всегда в веселом, чудном настроении.
Свой трехнедельный отпуск, прерванный вызовом на бьёркское свидание, мой муж решил докончить в полученном мною к свадьбе от моих родителей имении Пилямонт. Находился Пилямонт в двадцати верстах от Колноберже, и нас особенно соблазняло хотя бы кратковременное пребывание поблизости от моих родителей: папа должен был приехать туда на короткий срок, а мама и дети пробыть там все лето.
Зима 1909/10 года прошла для меня еще веселее, чем предыдущая. Было много знакомых, много друзей, что делало общество более интересным и все приемы еще привлекательнее.
Новый год мы встретили, не рассказывая об этом графу Остен-Сакену, в ресторане. Известен забавный обычай проведения немцами Sylvester Nacht. Это была ночь безудержного, буйного веселья, когда молодежь на улицах имела право делать для своего удовольствия что ей угодно – прямо перед носом полиции, не смеющей согласно традиции останавливать веселящихся. Главной целью насмешек служили в то время мужчины, имевшие неосторожность появиться в эту ночь на улице в цилиндре. Цилиндрам была объявлена беспощадная война, и все они сразу продавливались ловким ударом палки, на что их обладатели не имели права даже обижаться. А дамы не имели права обижаться, если их поцелует первый попавшийся незнакомец. Сегодня – Sylvester Nacht! Хочешь не принимать участия в берлинских увеселениях – сиди дома!
Конечно, ни одна дама не рискнула бы пойти гулять в этот вечер, но некоторые из наших знакомых и мы решили все-таки посмотреть, хоть одним глазком, на традиционное немецкое веселье, и мы отправились в «Бристоль», где в компании поужинали, не увидав, увы, ничего особенного, кроме очень оживленных улиц и переполненного крайне элегантной и столь же корректной публикой ресторана.
Этой зимой большой бал во дворце был особенно интересен тем, что на нем присутствовала английская королевская чета. Эдуард VII с интересом разглядывал публику, оживленно разговаривал и казался очень довольным; королева, сестра императрицы Марии Федоровны, поразила нас всех своим моложавым видом. В начале бала они стояли рядом с Вильгельмом II и императрицей Викторией на возвышении; направо от монархов стояли все принцы и принцессы, а налево – мы, дипломаты и их жены. Когда же кончились менуэты и гавоты, перешли в зал, где английский король и королева обходили тоже всех присутствующих, и мы все были им представлены.
На этот раз за императором Вильгельмом не следовал по пятам турецкий военный агент Энвербей – он находился в Турции, где принимал участие в перевороте, лишившем престола султана Абдул Гамида. Когда же он вернулся, то был принят императором Вильгельмом чуть ли не в тот же день, что возбудило большие толки. Повод к разговорам и пересудам давала уже тогда большая близость ко двору австрийских посла и военного агента.
Упоминая об австрийском после графе Согени, вспоминаю его жену. Граф Согени был «старшиной» дипломатического корпуса, и поэтому на его жене лежала обязанность представлять жен всех новоприбывших дипломатов во всех домах, где им полагалось официально бывать.
Церемония эта не могла ее утомлять, так как представление заключалось в том, что карточки новой дипломатической дамы рассылались вместе с ее карточкой. Развозили же эти карточки выездной лакей и кучер с пустой каретой! Несмотря на это, графиня всякому и каждому горько жаловалась на то, как ей надоели ее «обязанности».
Графиня Согени была очень туга на ухо, но не любила переспрашивать того, что она не слышит, и этим подчеркивать свою глухоту, что давало повод к различным, иногда очень забавным, недоразумениям. Рассказывали про нее следующий анекдот.
Подходит к ней на одном вечере молодой человек и говорит: «Madame, permettez moi de prèsenter mon amià Mile votre fille»,[33] на что глухая старушка отвечает: «Non, non, non – celè commence toujours bien et celà finit toujours mal».[34] Что она этим хотела сказать и что поняла – так никогда никто и не узнал!
Весной проезжала через Берлин императрица Мария Федоровна, и мы все, члены посольства и их жены, представлялись ей на вокзале. Лишь я вошла в ее вагон, сразу вспомнила, как я, ребенком, завидовала мама, когда она ездила встречать императрицу с букетом в руках на ковенский вокзал, и мне стало так весело от мысли, что я сама теперь такая же «взрослая дама», что на вопрос императрицы: «Vous plaisez-vous à Berlin?»[35] – ответила: «Enormèment, Madame»[36] с таким убеждением, что императрица улыбнулась и сказала, что она видит, что я действительно очень счастлива.
В России все, казалось, успокаивалось, жизнь моего отца, по мнению охраны, уже не была все время в такой опасности, и можно было рискнуть ему переселиться из Зимнего дворца на Фонтанку, в дом председателя Совета министров.
Там у них мы и остановились, когда приехали навестить их зимой. И в этом доме папа заботливо приготовил нам маленькое собственное помещение с отдельным входом.
В эту зиму Наташа уже выезжала, и для нее давались балы. На одном из этих балов мы присутствовали, и я с упоением танцевала.
Помню в этот год великолепный бал у графини Шереметевой. И тут и там, как на всех петербургских балах, поражало количество блестящих военных мундиров, придающих зале на редкость нарядный вид.
Так радостно было видеть Наташу веселящейся и танцующей, хотя, конечно, и не с легкостью, но все же могущей разделять все удовольствия ее сверстниц. Как мало было надежды, что она и ходить-то сможет, два года тому назад! А теперь она танцевала и ездила даже верхом.
Этим летом мы провели в Пилямонте шесть недель и много видали папа и в Колноберже, и у себя…
В Колноберже была устроена охрана, совсем изменившая внешний, знакомый вид нашего родного гнезда.
Стояли там 180 стражников с двумя офицерами. Во дворе за сараем, где еще так недавно лошади с завязанными глазами вертели молотилку, были разбиты палатки и кипела жизнь. Кителя – белые и хаки – виднелись во всей усадьбе. По вечерам среди палаток слышались солдатские песни и звуки гармонии.
Мама с Наташей и Адей были летом в Киссингене, и папа решил более долгое время провести в Колноберже. Переселились туда же и чередующиеся друг с другом чиновники особых поручений и курьеры. Был установлен телеграф и телефон, и то и дело приезжали для докладов то тот то другой из товарищей министров и другие высшие чины.
