в роман, все впечатления бытия, страсти времени, «проклятые вопросы», мучившие умы той части общества, которая так болезненно-страстно занималась народной жизнью. Многие острые вопросы русской действительности ставились в романе: пути развития промышленности, деревни, духовного развития народных масс.
Новые редакции, новые варианты, новые сюжетные линии. Одни герои исчезали, приходили другие, но несколько персонажей так и сохранялись во всех рукописях, лишь слегка изменяясь, обретая новые, более углубленные черты. Менялись названия, отражая метания автора: «Каменный пояс», «Семья Бахаревых», «Последний из Приваловых». Теперь — «Сергей Привалов». Вроде наиболее точно.
Обдумывая роман, Дмитрий Наркисович углублялся в историю, прослеживал, как становилось на Урале горное и заводское дело, как возвышались и падали знаменитые династии уральских промышленников. Россия занималась хлебом, товарами помещичьих и крестьянских хозяйств. Урал же знал железное дело, промышленники сказочно богатели на нем. Здесь свил гнездо уральский капитализм, опутавший сетями рабства и нищеты народ.
Будет роман! Ранняя смелость, думал Дмитрий, вспоминая студенческие годы, когда роман задумывался, похвальна. Но тогда он был еще лягушонком, едва вылупившимся из икринки. Расширился его жизненный опыт, обогатившийся уральскими наблюдениями, приобретены основательные знания, укрепились и творческие позиции. Все это помогает яснее осмыслить замысел, четче продумать композицию, точнее разработать характеры. Будет, будет роман… Он добьется осуществления дорогого замысла. В работе же не следует щадить себя.
Дмитрий Наркисович, прежде чем лечь отдохнуть, решил прогуляться по городу, освежить голову.
С Колобовской он спустился к Главному проспекту, миновал Кафедральный собор, возле Монетного двора свернул по набережной пруда к дому главного горного начальника Иванова. Зима еще держалась в Екатеринбурге морозами, сизо-синие тучи крутыми валами перекатывались над широким городским прудом. По льду медленно тянулся длинный санный обоз. Стыло стояли ветвистые корявые тополя вдоль всего крутого откоса набережной.
Почти у самого дома главного горного начальника кто-то окликнул Мамина.
— Раненько из дома выходите, — сказал знакомый горный инженер здороваясь.
— Да вот потянуло кости размять.
— О беде слышали, Дмитрий Наркисович?
— Какой?
— Царя убили… Бомбу в него метнули…
— Это — правда?
— Уж куда как правда… — Инженер вроде даже обиделся. — Спешу к Ивану Павловичу, — он показал на красивый с колоннами дом Иванова, — какие будут на этот счет распоряжения. Как бы не начались волнения.
Он заторопился дальше. Мамин, пораженный известием, стоял на месте. «Кто эти безумцы? Молодые силы от слов, прокламаций перешли к действиям, думая таким путем изменить существующие порядки. Что же теперь будет? — мелькнула тревожная мысль. — Какие же последуют жестокие гонения!»
…В столице шло торопливое следствие по делу цареубийства. Обер-прокурор Синода Победоносцев писал новому царю Александру III:
«Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни… Может ли это случиться? Нет, нет и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется».
Александр III, безмерно перепуганный взрывом бомбы, размашисто наложил на письме резолюцию:
«Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».
Александр III сдержал свое царское слово.
3 апреля 1881 года приговор был приведен публично в исполнение…
Оправдывались опасения Мамина о наступлении еще более худших времен, усилении политических преследований. Царское семейство, придворная знать страшились новых событий, которые могли последовать в стране вслед за цареубийством.
Свирепая монархическая власть обрушила на Россию невиданные по размаху и жестокости репрессии. Брались на учет все мало-мальски подозрительные, неосторожно брошенное слово могло обернуться крутой бедой. Возобновлялись закрытые прежде дела, привлекались люди, освобожденные ранее за недоказанностью преступления За десятилетие — с 1881 по 1891 год — состоялось свыше ста политических процессов в столице и в крупнейших городах. Перед судами прошли тысячи людей. Выносились безжалостные смертные приговоры, сотни революционеров уходили на вечную каторгу и поселения, в тюрьмы и смирительные дома. Судебные приговоры сочетались с административными расправами, многие и многие без суда и следствия отдавались под гласный надзор полиции, ссылались в самые гибельные места Восточной и Западной Сибири.
Еще на исходе зимы 1881 года Дмитрий Наркисович начал серьезно и основательно готовиться к отъезду на долгий срок с Урала, надеясь восстановиться в университете. Собиралась с ним и Марья Якимовна, предполагая поступить на женские курсы в Москве или Петербурге. Дмитрий Наркисович намеревался войти в непосредственные отношения с редакторами толстых столичных журналов, представить на их суд свои произведения. Некоторые он даже послал им заблаговременно.
Но отъезд оттягивался и оттягивался по уважительной причине. Мамин устраивал финансовые дела. Нельзя же появляться в столице с пустыми руками. А лето — это пора самых обильных репетиторских занятий.
Выехали лишь в конце августа 1881 года.
Друзья пришли на вокзал проводить Дмитрия Наркисовича и Марью Якимовну. К отходу поезда в Пермь всегда собиралась толпа зевак. Прогуливались по перрону, с любопытством оглядывали отъезжающих и провожающих. Это было одно из развлечений екатеринбуржцев, впрочем, и жителей остальных городов, через которые проходила железная дорога.
Третий звонок… Тронулся поезд… Прощай, Екатеринбург!
Из окна вагона долго виднелся, волнуя своим видом, удаляющийся город, золотые главы церквей, черные трубы Исетского завода, потом — просторный разлив Верх-Исетского пруда, растянувшегося среди сосен почти на пятнадцать верст. Прощай, Екатеринбург!
В вагоне располагался самый пестрый народ: тут и золотопромышленник; и старик — торговец железным товаром; мастеровой человек с Мраморской; возвращающийся переселенец из Сибири в Россию; студент; актер, которого на вокзале провожала толпа поклонниц. Железная дорога, открытая с конца 1877 года, еще не переставала волновать новизной, случайные люди быстро сходились, в короткое время раскрывались в душевных разговорах. Ах, что за прелесть такие случайные разговоры! Сколько сразу лиц! И будто весь Урал проходит перед тобой. Дмитрий Наркисович присматривался, прислушивался. Как хорошо, что рядом Марья Якимовна! У нее счастливый дар — быстро сближаться с людьми, умение разговорить их.
Горнозаводская дорога на Пермь проходила через коренные уральские горные гнезда: Невьянск, Нижний Тагил, Кушву, переваливала Уральский хребет, где стояли станции Азиатская и Европейская, спускалась к Чусовой; стальные рельсы обрывались в Перми возле пристани на Каме. Уже позабыты былые трудности поездок в Пермь, когда надо было искать надежных подводчиков, сговариваться.
25 августа Дмитрий Наркисович и Марья Якимовна вступили на палубу парохода «Березники», ходившего до Нижнего Новгорода. Билет до Перми обошелся всего в 6 руб. 75 коп., до Нижнего в
