каюте на двадцать человек, вторым классом, 3 руб. 50 коп.; 10 рублей от Екатеринбурга до Нижнего! Как сразу подешевело такое далекое путешествие! Не то, что бывало.
С дороги Мамин, как условились, аккуратно сообщал о себе Анне Семеновне:
«Публика, как всегда, едет самая разнообразная, — писал он о попутчиках, — купцы возвращаются с Крестовской ярмарки, студенты с подножного корма, несколько попиков, кое-кто на выставку, а остальное все народ черный. Успел набрать кое-какого материала, а впереди предвидится еще».
В дорогу с собой Дмитрий Наркисович захватил номера «Отечественных записок», в которых печатались очерки «За рубежом» самого уважаемого им Щедрина. В них, как всегда, писатель касался жгучих вопросов времени, и, читая, Мамин думал о том, как велик талант Салтыкова, как остро, резко, неожиданно умеет он подцепить и вытащить на всеобщее обозрение самое больное в России.
Путешествие, когда оставлены домашние заботы, а впереди маячат светлые надежды, способствует размышлениям. Пароход бойко бежал по реке. В ней отражались берега, расцвеченные красками осени. По мере того как все дальше уходил Урал, все удалялся и удалялся его край, впечатления последних четырех лет складывались в отчетливые словесные формулы, в выводы об особенностях уральской жизни.
Правильно начинается у Щедрина, думал Мамин. Замечание злое, но справедливое: народники все толкуют о России без пролетариата, что-де в крестьянстве у нас есть общины и в них каждый бедняк наделен участком земли и может быть самостоятельным человеком, не желая знать при этом, что сотни недавних дворовых лишены всяких средств существования и деваться им некуда. Все так, все верно. Но у Урала свое лицо, рабочее, своя тягота. Заводовладельцы лишили земли все приписанное к заводам население. Процесс обнищания народных масс идет гораздо энергичнее.
Вот бы ему развернуть картины многообразной и сложной уральской жизни, о которой не имеют представления в России! А форма — путевые заметки «От Урала до Москвы». Жанр свободный, дающий простор мыслям.
Гуляя по палубе, он поделился замыслом с Марьей Якимовной, даже в деталях. Она одобрила. Ее поддержка подогрела воображение.
В Москве они поселились на Большой Кисловке в меблированных комнатах Азанчевской. Рядом с Арбатом, да и Кремль был в двух шагах. Мамин сразу же, отложив другие дела, сел за работу — первое письмо путевых заметок «От Урала до Москвы». На него ушло два дня.
«Сколько ни ломаю голову, прихожу к одному заключению, что моя поездка в Москву не принесет зла ни Вам, ни мне, — писал он матери, отложив листки рукописи. — Конечно, первое время будет трудным, не раз и не два почешешь в затылке, а там и «образуется» помаленьку. Пишу Вам письмо, а на подоконнике пара голубей греется на солнышке: ведь птица, а живет же в Москве, не умирает с голоду, следовательно и мы должны жить. Бог даст, помаленьку устроимся».
В один и тот же день Дмитрий Наркисович посетил Московский университет, где оставил прошение о приеме, побывал в редакции большой популярной газеты «Русские ведомости», которую называли «профессорской», рассчитанную на интеллигентного читателя, блиставшую популярными в ученом и писательском мире именами, и зашел в более скромную, но хорошо известную газету «Современные известия». В первой он оставил рукопись только что написанного очерка. Во второй осведомился о судьбе посланного этюда «Варваринский скит». Оказалось, что получили — постараются напечатать.
Через несколько дней Мамину стало известно, что с подачей прошения он опоздал: срок приема в университет окончился.
Оставался еще Петербург. Туда он поехал один, Марья Якимовна начала посещать лекции на женских курсах.
В столице Дмитрий Наркисович побывал в нескольких журналах, оставляя свои очерки и рассказы. В университете на его прошение ответили, что прием закончился еще 15 августа. Итак, попытка возобновить занятия не удалась.
В журнале «Слово», демократического направления, печатавшем Успенского, Наумова, Златовратского, повесть уральца быстро прочитал А. М. Скабичевский, ведавший прозой, и заверил, что она непременно увидит свет в первых номерах будущего года. Блеснула удача! Приоткрылась дверь одного из порядочных журналов.
Дмитрий Наркисович вернулся в Москву в бодром настроении и в твердой решимости продержаться, сколько удастся, завоевывая журнальные страницы. За работу! Не сдаваться! «Русские ведомости» молчат. Не беда, надо полагать, что место для «писем» найдется в газетном мире. Если не в Москве, то в Петербурге.
И вдруг, утром 6 октября, купив газету «Русские ведомости», он увидел свое письмо, начинавшееся подвалом на первой полосе, переходившее на следующую страницу, подписанное одной литерой «Ъ», скрывавшей фамилию автора. Напечатано все, без всяких сокращений, слово в слово, все 900 строк. Редакция, напечатав первое, значит, поверила в возможности автора и не откажется от дальнейших публикаций. А у него в запасе материала, по крайней мере, еще на три четыре таких письма, не менее, а может быть, и более интересных.
В приподнятом настроении Мамин отправился в столичные «Русские ведомости».
Прием в редакции превзошел его ожидания. Ему наговорили кучу любезных слов, предложили писать еще и еще, столько, сколько он найдет нужным.
Вместо пятнадцати — двадцати минут Дмитрий Наркисович задержался в редакции почти на час, обговаривая сроки появления следующих глав и сдачи новых. Он вышел на тихую улочку, белую от снега, беспокоясь, что заставил Марью Якимовну так долго ждать его на холоде. Идя по бульвару с голыми деревьями, он видел, как по крутому въезду от Трубной площади, где по воскресеньям гудел большой Птичий базар, вдоль Рождественского монастыря ломовые лошади, медленно переставляя ноги, тянули тяжелые клади на санях. Так же тихо въезжали и извозчики с седоками. Сейчас он смотрел на эту знакомую картину с чувством радости и облегчения, что свой воз в гору он, кажется, вытянул.
Марья Якимовна по его быстрой походке, оживленным, ярко блестевшим глазам догадалась, что он возвращается с хорошими новостями.
— Сейчас, сейчас все расскажу, — радостно говорил Дмитрий Наркисович, помогая ей подняться со скамьи. — Замерзла, бедная? — заботливо осведомился он. — Новости у меня такие, что сразу согреешься.
Они медленно спускались под гору к Трубной площади.
— По порядку, — заговорил Дмитрий Наркисович. — Будут печатать и следующие письма. Заказали еще и еще, не ограничивают… А заплатили… Представь, гадал по три копейки за строку, а определили по пятаку! Не смог удержаться от удивления. Мне же сказали, что они своих сотрудников не обижают, не мелочатся. Получилось — сорок семь рублей. Никогда не надо загадывать на большее, рассчитывай на меньшее. Больше будет радости. Вот они! — Он выхватил из кармана кредитки и помахал ими. — На двадцать рублей больше, чем ожидал. А?! Как тебе нравится? Надо отпраздновать! Угощаю обедом!
С Трубной площади они свернули на Неглинную.
