Гоголь уклонился от этого разговора. Дом княгини, оказывается, — цитадель католицизма. Видимо, и его хотят уловить в эти сети! Ему стала особенно отвратительна эта хитроумная ловля душ, эффектные фразы, холодные, хотя и внешне ласковые речи этих патеров, отказавшихся от своей родины во имя вящей славы папского престола. В светском блеске аристократического салона проступали темные щупальца католической церкви, готовые охватить и его. Незаметно выйдя из дома, Гоголь сел на скамью, окруженную зарослями роз. Он задумался. Припомнилась тихая Васильевка, запах свежескошенного сена, лениво жующие волы около длинных решетчатых телег. Как все это далеко отсюда и в то же время близко его измученному, одинокому сердцу!
Было уже совсем темно. Лунный свет делал по-театральному эффектными руины Кампаньи, причудливо освещал мраморные статуи виллы.
По дорожке послышались шаги и тихие голоса. Гоголь остался в тени, скрытый кустом розы.
— С Гоголем, — послышался глуховатый голос ксендза Семененко, — с божьего соизволения мы хорошо столковались. Говорили больше о славянстве. Иероним прочитал ему свой сонет, который произвел на него впечатление.
— Он признал, — вкрадчиво шелестел Иероним, — что Россия — это розга, которою отец наказывает ребенка, чтоб потом ее сломать.
— Обратить его в истинную веру Христову, — мягко прозвучал грудной голос княгини, — было бы много от этого пользы для католической церкви.
Говорившие удалились. Гоголь встал и направился домой. Он решил держаться осторожней. Он проведет этих ревнителей католицизма. Недаром он так ловко умеет разыгрывать людей. Пусть оба патера еще побегают за ним! Капли дождя освежали, смывали то неприятное, липнущее, что все время он чувствовал на роскошной вилле княгини.
Болезнь усиливалась. Гоголь чувствовал себя все хуже и хуже. В Риме в это время стояла нестерпимая жара. Надо было всерьез приниматься за лечение. В начале июля 1837 года Гоголь приехал в Баден-Баден. Баден славился своими лечебными водами, исцелявшими желудочные болезни. Кроме того, в Бадене находилась Александра Осиповна. Гоголя тянуло к ней. Хотелось рассеять тоску одиночества, тоску по родине. Да и самые поездки всегда помогали ему.
Городок выглядел нарядным, веселым, оживленным, утопал в зелени. Множество народу приезжало сюда со всех сторон Европы не столько для лечения, сколько для того, чтобы повеселиться. Шикарные магазины, залы для балов, театр — все было к услугам приезжих.
По утрам Гоголь пил холодную баденскую воду из источника на Лихтентальской аллее. Там он почти ежедневно встречал Александру Осиповну. Проводив ее до дому, он долго после этого бродил по парку, то по узеньким дорожкам, а чаще ходил в глубокой задумчивости зигзагами на лугу у Стефанибад. Когда Александра Осиповна звала его погулять вместе с нею, он обыкновенно отказывался, приводя самые незначащие доводы.
Как-то раз ей удалось уговорить его пройтись вместе. Они пошли по тенистой аллее к источнику. Гоголь упорно молчал. Александра Осиповна также думала о своем. Это были невеселые думы. Жизнь ее сложилась неудачно. Несмотря на внешний успех, всеобщее преклонение, богатство, Александра Осиповна чувствовала себя несчастной. Вышла замуж она не по любви, а соблазнившись состоянием Смирнова, владельца шести тысяч «душ». Ведь на ее руках оказались два младших брата — надо было дать им образование, обеспечить их будущее. Ради братьев она пожертвовала собой. Но жизнь с упрямым, ограниченным человеком, которого она не любила, вконец ее измучила. Ни развлечения Парижа, ни воды Бадена не приносили облегчения. Сердцем несчастливой женщины она понимала одиночество Гоголя, пыталась преодолеть его обычную робость, вызвать его на откровенность.
Распрощавшись с Гоголем и взяв с него слово прийти к обеду, Александра Осиповна вернулась домой и застала там вылощенного петербургского завсегдатая светских гостиных князя Долгорукова, пришедшего к ней с визитом.
— Vous donnez dans la mauvaise société; avec un certain Gogol, qui est très mauvais genre[41], — высокомерно предупредил он Смирнову.
В. А. Жуковский
А. О. Смирнова.
Титульный лист «Мертвых душ». Рисунок Гоголя
В конце июля в жаркий, душный день Гоголь пришел к Смирновой с рукописью нового романа и объявил, что прочтет ее. В гостиной находились Андрей Карамзин, граф Лев Соллогуб, Александра Осиповна с мужем. Все уселись вокруг круглого стола. Гоголь достал из кармана тетрадку в четверть листа и начал чтение.
Вскоре разразилась гроза. С гор потекли потоки, молнии непрерывно сверкали, озаряя бледным, нестерпимо ярким светом окрестности, гром гремел, словно били в огромные железные листы. Небольшая мутная речка Мур бесилась и рвалась из берегов. Гоголь продолжал спокойно читать про появление Чичикова в губернском городе N, поглядывая время от времени в окно. Слушатели затаив дыхание следили за чтением, боясь прервать Гоголя. Однако, не закончив главы, он вдруг остановился. Гроза прошла, дождь почти перестал. Изредка падали крупные капли.
Обтерев носовым платком вспотевшее лицо, Гоголь, как бы невзначай, сказал:
— Пора и домой, а то я без палки, а на Грабене злые собаки!
Попрощавшись, он вышел вместе с Карамзиным, вызвавшимся его проводить. По дороге тот уверял Гоголя, что его поэма произведет переворот в литературе.
— Я много вам благодарен! — отвечал сдержанно Гоголь. — Но не знаю, как я смогу ее закончить.
Я сижу без всяких средств. Одна надежда на Жуковского или Плетнева. Может быть, они что-нибудь присоветуют. Какое гадкое, какое ужасное время! Дождь, слякоть! Сердце мое тоскует по Риму, по моей Италии! Европа в сравнении с Италией все равно, что день пасмурный в сравнении с днем солнечным. Кто был в Италии, тот скажет «прощай» другим землям! Кто был на небе, тот не захочет на землю.
Луна сыпала серебряные искры на тихо текущий ручей. Листья не колыхались. Так они дошли до дверей дома, в котором жил Гоголь, и расстались. Через. несколько дней Гоголь, получив от Плетнева деньги, поспешил вернуться в Италию.
В 1838 году апрельский карнавал в Риме выдался на славу. Дни были светлые, солнечные, без малейшего облачка.
Приближение карнавала чувствовалось задолго до того дня, когда колокола Капитолия и грохот пушек крепости св. Ангела возвестили начало.
Крестьянки нашили вдвое больше цветных ленточек на свои корсажи. На дверях лавок болтались кафтаны маркизов и балахоны пульчинелл. Извозчики натянули белые чехлы на коляски, ожидая града мучных шариков с балконов. Букеты камелий и фиалок продавались целыми корзинами на углах улиц.
