женой на ужин. Его красавица жена Стефания, как и он, была еврейкой, но считала себя «чистокровной» полькой и очень стыдилась своего еврейства. За ужином она повернулась к мужу и, чуть приподняв кончик своего носа, улыбнулась:
— А не лучше ли было бы, если б у тебя был вот такой нос?
Воцарилась тишина, но пани Тувим не унялась и заявила, что у всех евреев очень длинные носы.
— Вы совершенно правы, — выпалила Ариадна. — У евреев носы длинные, а у гоев лица гладкие, как задница.
При этих словах несчастная пани Тувим приросла к стулу, а Ариадна вывела Тувима в другую комнату и сказала:
— Вы мне очень нравитесь и всегда можете к нам приходить. Но только без жены.
«Дуракам и антисемитам, — говаривала Ариадна, — в моем доме места нет».
Как-то Ариадна пригласила приехавшего в Париж из Эрец-Исраэль литератора и переводчика Лейба Яффе [388]. Он объездил весь свет, был ярым социалистом, сионистом, гуманистом в очень любил женщин.
За столом Яффе начал рассуждать о том, что с арабами надо наладить отношения, что они живут в Палестине много веков, что мы их в чем-то ущемили, забрали их земли…
Ариадна слушала, заливаясь краской от ярости, а потом бросила:
— Простите, господин Яффе, но есть только две возможности решить арабскую проблему: или выгнать их всех вон, или перерезать им горло. Это же наша земля! О чем тут говорить!
Сионист Яффе чуть в обморок не упал и с тех пор не мог слышать об Ариадне.
А как-то, сидя с Кнутом в кафе, Ариадна поносила французов, не понижая голоса. Вдруг встал какой-то военный, подошел к ней и спросил:
— Мадам, могу ли я взглянуть на ваш паспорт?
Ариадна протянула ему паспорт.
— Вы — француженка? — удивился он.
— По чистой случайности, — медленно и спокойно ответила Ариадна.
А толчком отгородиться от гордой французской нации для Ариадны послужила реакция некоторых парижских газет на выставку иллюстраций Шагала к басням Лафонтена [389]. Она была на этой выставке, видела сто шагаловских гуашей и вернулась совершенно восхищенная. Наутро она прочитала в газете, что со стороны русского еврея — величайшее нахальство замахиваться на французского классика. «Шагал и Лафонтен — жители разных планет».
— Это еще цветочки! — хмыкнул Кнут и передал Ариадне другую газету, которая писала: «Совершенно удивительно, что вся эта школа художников и скульпторов [390] состоит почти исключительно из иностранцев и семитов, которые не чувствуют и не пишут по-французски».
— Такими они видят нас всех! — Ариадна швырнула газетой в Кнута.
— Какими?
— Чужаками и семитами.
— Ну, уж ты-то никак не семитка! — улыбнулся Кнут.
— Там, где есть антисемиты, я — семитка, — отчеканила Ариадна.
Кнут с Ариадной часто бывали на разных лекциях, вечерах и диспутах, которые проходили в очень популярном в те годы открытом для публики литературно-политическом клубе леволиберального уклона «Фобур» [391].
Один из диспутов был посвящен новому роману-памфлету «Безделицы для погрома» Луи Фердинанда Селина [392].
Получив слово на этом диспуте, Ариадна поднялась на сцену. Ее немного хриплый голос при внешнем спокойствии сразу же насторожил публику.
— Антисемитизм извечен, как ненависть лакея к своему господину, — слова этой хрупкой женщины походили на удары хлыста, и публика замерла. — Эта ненависть обращена на всякого, кто имеет какие-нибудь преимущества перед другими. А цивилизованный мир живет духовными богатствами иудаизма. Поэтому само собой он может только ненавидеть евреев.
На «Безделицы для погрома» Кнут написал рецензию.
«Тут перемешано все: Селин цитирует Талмуд, статистику, еврейские газеты, „Протоколы сионских мудрецов“, письма немецких евреев из Тель-Авива, каких-то вымышленных еврейских простофиль (…) Андре Жид, Оскар Уайльд, Сезанн, Расин [393], Модильяни, Пикассо, Монтень [394] — все до одного были подкуплены евреями, воплощающими в жизнь еврейский план порабощения всего мира. Бергсон [395], Пруст, Фрейд, Эйнштейн — евреи, которых еврейство вознесло на самую высокую ступень, чтобы они проникли в души и в мозг всего мира. Даже Папа Римский тоже из евреев. Даже французские короли подозрительны в глазах Селина: „Не считаете ли вы, что у них слишком длинные носы?“ Книга Селина как подлинно антисемитский документ полна искаженных цитат, лжесвидетельств, полуправды и откровенного вымысла: Керенский [396] — еврей, Ленин — калмыцкий еврей или еврейский калмык, Леон Блюм [397] публично заявил о своей ненависти ко всему „арийскому“ и т. п. Россия и Эрец-Исраэль — трамплины для всемирной революции, цель которой добиться еврейской власти во всем мире с помощью мировой войны, над подготовкой к которой евреи трудятся каждый день. И Селин зовет неевреев на всемирный погром, чтобы стереть с лица земли всех евреев до последнего. Эта каша заползает в податливые мозги молодых австрийцев, венгров, немцев, поляков, румын, итальянцев и всех других (…) Человек, которого после его первой книги „Путешествие на край ночи“ считали образцом честности, непорочности и гражданского мужества, в котором видели чуть ли не сына Дон-Кихота, оказался то ли негодяем и мошенником, то ли сумасшедшим, а может, и тем и другим. Гибрид патологии и зоологии» [398].
В 1936 году по всей Германии на каждом углу висела свастика, а для Франции 1936 год ознаменовался политическим переворотом. На парламентских выборах победил Народный фронт, и во главе правительства, впервые во французской истории, встал эльзасский еврей с пышными усами, социалист Леон Блюм. Правые радикалы в ответ не замедлили выдвинуть лозунг «Лучше Гитлер, чем Блюм».
В соседней Испании началась гражданская война после того, как в эфире прозвучал условный сигнал генерала Франко [399] к вооруженному мятежу против республиканского правительства.
Ариадна и Кнут внимательно следили за положением в Европе и особенно — в Германии.
«Она все больше погрязала в чтение политических новостей, становившихся все более и более неприятными, и, кроме их обсуждения, казалось, ничто другое ее не интересует» [400], — писал Бахрах об Ариадне.
Кнуту помогал читать газеты между строк еврейский инстинкт бывшего российского подданного. Что касается Ариадны, то она, пожалуй, в самом деле была не лишена дара провидения. Впрочем, нюрнбергские законы, по которым евреям запрещалось вступать в брак с арийцами, мог не понять только безмозглый. Поэтому оба с таким обостренным интересом впервые слушали на одном из вечеров выступление главы Союза сионистов-ревизионистов Владимира Евгеньевича Жаботинского.
Жаботинский призывал евреев покинуть Восточную Европу еще в 1932 году, до прихода Гитлера к власти, а теперь, в 36-м, он считал, что на упорядоченный и постепенный переезд евреев из европейских стран в Палестину не осталось времени — только эвакуация.
— Катастрофа уже в воздухе
