борту еврейского учебного судна «Сарра 1», приписанного к генуэзскому порту и названного так в честь супруги еврейского богача, давшего деньги на покупку этого парусника.
Мысль о поездке в Палестину у Кнута возникла случайно в кафе «Доминик», где он с Ариадной оказался по соседству с капитаном «Сарры 1», широкоплечим, загорелым и громкоголосым Ирмияху (Ирмой) Гельперном [412], начальником отдела военной подготовки молодежного движения БЕЙТАР [413]. Его отец, отчаянный русский еврей Михаил Гальперин [414], был одним из идеологов создания в Эрец-Исраэль организации еврейской самообороны «ха-Шомер» [415] и «Народного легиона» для освобождения Эрец-Исраэль по обе стороны Иордана.
Капитан Ирма Гельперн и уговорил Кнута присоединиться к экипажу «Сарры 1». Вот как описал эту встречу сам Гельперн:
«Довида Кнута и Ариадну Скрябину я встретил у „Доминика“ (…) „Когда вы отплываете, капитан?“ — спросил Кнут (…) „Завтра возвращаюсь в Геную“, — ответил я. „В Геную? — тихо переспросила Ариадна. — В Геную?“ — повторила она свой вопрос, будто говорила сама с собой. „Так точно, в Геную“. — „Я родилась в Генуе, точнее — в Больяско, рядом с Генуей. Мы родились вместе, я и „Поэма экстаза““ (…) „А теперь, — обратился ко мне Кнут несколько нетвердым голосом, — за ваше счастливое плавание! Попутного вам ветра!“ Он на мгновение задумался и добавил с тяжелым вздохом: „Счастливчик вы, капитан“. — „Счастливчик? Почему же?“ — „Потому что не живете в квартирке, похожей на чердак, не должны дышать спертым парижским воздухом и пребывать в этой пустыне, до отказа набитой людьми (…) изнывая от жажды у пересохшего источника вдохновения (…)“ — „Если вам так хочется сменить этот спертый воздух на соленый морской, — заметил я, — считайте, что вы уже приглашены отплыть вместе с нами (…) Для одного поэта на судне место найдется (…) Я внесу вас в список своей команды как матроса второй статьи (…)“. „Я сегодня много выпил, — пробормотал Кнут, — но, если вы подтвердите свое приглашение письменно, мне станет ясно, что все это мне не померещилось спьяну“. Я вернулся в Геную и назавтра отправил ему официальное приглашение. Ответ последовал незамедлительно: „От всего сердца благодарю…“ Мне не без труда удалось включить Кнута в состав экипажа (…) Взять же его на борт в качестве гостя мне не хотелось из-за тех препятствий, которые палестинские власти могли бы ему чинить как еврею…» [416]
Так Кнут оказался на борту «Сарры 1», отплывшей из Генуи 18 августа 1937 года в девять часов утра, взяв курс на Палестину.
Незадолго до отплытия какие-то злоумышленники обрубили причальные канаты у «Сарры 1», о чем и сообщали итальянские газеты. А Кнут по этому поводу написал: «У этого четырехмачтового парусника в 700 тонн довольно необычная биография. В юности он был англичанином, и звали его тогда „Four winds“ [417] (…) он дважды обошел вокруг света, многое перевидал и пережил (…) Позже, став итальянцем „Quatre venti“ [418], он поплавал в южных морях. Объевреился он в довольно почтенном для корабля возрасте (…) и, совершив этот неблагоразумный шаг, попал в полосу наименее „легкой жизни“, сразу познав, на какие сложные неприятности обрекает еврейский паспорт даже неодушевленный предмет» [419].
На «Сарре 1» еврейским было все: флаг на мачте, команда, капитан, крики матросов, синагога со свитком Торы, подаренным еврейской общиной Рима.
«Естественно, что экипаж судна — писал Кнут в путевых заметках, — состоит из людей, примыкающих к соответствующему сионистскому течению или сочувствующих ему. Даже (…) Б., бывший русский офицер и христианин, — сторонник этого течения (…) Идея „Сарры“ проста. Морское дело чуть ли не единственная область человеческой деятельности, где евреи не представлены. Главное же: Палестина — морская страна, которой нужны собственные морские кадры (…) Надо признаться, к большой буре наши моряки чувствительны. Нет у них морской наследственности: вот уже две тысячи лет, как они не плавали по морю. За исключением капитана (да бывшего русского офицера Б.), все наши морские волки — сухопутного происхождения. Чуть ли не четверть экипажа училась в свое время в ешиботе, метила в раввины…» [420].
«Бывшим русским офицером Б.» был Глеб Алексеевич Баклавский [421], потомственный моряк из дворянской семьи. Одним из его дальних предков был польский шляхтич, принявший участие в крестовом походе в Терра Санкта [422], после чего, как шутил Баклавский, и началась его, Глеба Алексеевича, связь с Эрец-Исраэль. Отец-военврач хотел, чтобы сын стал инженером, но того влекло море, и, окончив морское училище, он попал на флот, сражался во время Первой мировой войны на боевых кораблях, а февраль семнадцатого года застал его на борту «Авроры».
В те смутные дни Баклавский познакомился с тогдашним военным комендантом Петербурга Петром Рутенбергом [423]. С революционерами-коммунистами Баклавскому оказалось не по пути, и он решил скрыться в своем имении на Украине. Оттуда его увлекла за собой Белая армия, и он стал командиром одного из кораблей деникинского флота. Но Белая армия Баклавскому тоже была не по душе, и, когда его корабль бросил якорь в Куште, он дезертировал. В Куште же Баклавский сдружился с группой еврейских парней, которых Иосиф Трумпельдор [424], тоже бывший офицер русской армии, собирал для переправки в Эрец-Исраэль. С ними Баклавский и добрался до Италии, где встретил Рутенберга, которого уже звали не Петр, а Пинхас, и который тоже направлялся в Эрец-Исраэль. В Италии Баклавский завербовался на итальянское судно, ходившее из Триеста в Хайфу и перевозившее туда репатриантов. Разговоры с ними настолько подействовали на Баклавского, что после нескольких рейсов он и сам решил сойти на берег Эрец-Исраэль. Там он присоединился к Трудовому батальону [425], работал на каменоломне под Иерусалимом и был военным инструктором в Хагане [426].
Потом Баклавский перешел в иудаизм, взял себе еврейское имя Арье и изменил фамилию на Боевский. Женился на девушке по имени Ципора из батальона, и у них родилась дочь.
Боевский был энтузиастом возрождения еврейского мореходства. Собрал вокруг себя таких же энтузиастов морского дела, как он сам, стал председателем основанного им же Союза еврейских моряков и Морского общества, приобретшего небольшую шхуну с гордым названием «хе-Халуц» [427]. Но заработка она не принесла.
Узнав о бедственном положении Боевского, ему помог старый знакомый Пинхас Рутенберг, ставший не меньшим энтузиастом, чем Боевский, но не еврейского мореходства, а электрификации Эрец-Исраэль. Рутенберг устроил Боевского механиком на электростанцию в Тель-Авиве. Боевскому это скоро надоело, и он начал тосковать по морю. А тут еще у него случилось несчастье: жена Ципора, поддавшись пропаганде
