Не будем забывать и того обстоятельства, что некоторые факты, изложенные в «Дневнике Распутина», находят косвенное подтверждение в других источниках, появление которых датируется временем, когда названный «Дневник» уже попал к советским архивистам. Для примера можно вспомнить случай, связанный с приемом в 1911 г. императором Николаем II Петербургского митрополита Антония (Вадковского; 1846–1912). На аудиенции митрополит говорил о негативном влиянии Гр. Распутина, что вызвало недовольство Николая II. Об этой истории нам известно из воспоминаний председателя IV Государственной Думы М. В. Родзянко, опубликованных впервые в середине 1920-х гг. [69]. Однако об этой же истории мы можем узнать и из «Дневника Распутина», причем со слов самого «старца» (разумеется, пересказанных составителем названного «Дневника» [70]). Совершенно ясно, что Родзянко не мог читать «Дневника Распутина», но точно также ясно, что и его составители (гипотетические Щеголев с Толстым или кто-то другой) не могли ознакомиться с мемуарами сановника раньше их появления в книжных магазинах Европы. Конечно, можно предположить, что у составителей «Дневника» были какие-то (в дальнейшем потерянные) «распутинские» материалы. Можно предположить также и то, что в данном случае имело место случайное совпадение. Конечно, бывает всякое, но версия – всегда всего лишь версия. Она не есть однозначный ответ на поставленный вопрос.
Впрочем, возвращаясь к критике «Дневника Распутина» следует признать, что его публикаторы – Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов с самого начала подчеркивали, что причина игнорирования этого документа большинством историков связана и с тем, что в нем слишком много фактов, часто скандальных, не имеющих подтверждения в других источниках. Это – важное признание, которое, однако, специально не анализируется. Публикаторы поступают просто: указав на причину игнорирования, они вспоминают единственное (на 2003 г.) исключение: книгу православного исследователя О. А. Платонова, в которой «Дневник» «безапелляционно» называется фальшивкой. По мнению публикаторов, главным аргументом, согласно О. А. Платонову, служит то, что «Дневник» наполнен неприличными подробностями. Те, кто его составил, указывает О. А. Платонов, были законченными мерзавцами [71]. Далее публикаторы разбирают мотивы этого критика, обратившего внимание на неправильное использование слова «Солнышко»: в «Дневнике» его применяют по отношению к наследнику – цесаревичу Алексею Николаевичу, которого в царской семье называли «солнечный луч» («Солнышком» называли в семье императрицу Александру Федоровну).
Как бы то ни было, для публикаторов приводимые О. А. Платоновым аргументы «не выдерживают критики», что, впрочем, по их мнению, «еще не означает, что этот документ является подлинным» [72].
Разбирая затем вопрос о составителе «Дневника», Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов касаются личности А. Н. Лаптинской, ближайшей сподвижницы «старца», умной женщины, умевшей хранить секреты. «Представить, что она “собирала компромат” на “старца”, – пишут они, – тайком и потенциально во вред ему, – абсолютно невозможно. Скорее всего, мы имеем дело с черновой заготовкой фактологического “сырья” для грядущего “жития”». А в том, что Распутин – святой, его поклонницы не сомневались [73]. В соответствии с высказанной гипотезой и строится последующее рассуждение публикаторов: А Н. Лаптинская была добросовестной стенографисткой, фиксировавшей все, что говорил ей Гр. Распутин, не добавляя что-либо от себя. При этом сохранившийся текст «Дневника», по их мнению, это материал переписанный, а, возможно, и подвергнутый частичной редактуре. То, что редактура не была доведена до конца, и текст носит неоконченный и поверхностный характер, объясняется революционным лихолетьем. На вопрос, кто осуществлял первичную редактуру записанных Лаптинской монологов Распутина, публикаторы ответа не дают (но предположения высказывают).
Строя свои рассуждения, Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов указывают также на то, что еще одна копия «Дневника» – машинописная – сохранилась среди бумаг А. А. Вырубовой (в ГАРФ, фонд 623, опись 1, дело 23). Логика публикаторов в данном случае весьма простая: А. А. Вырубова и А. Н. Лаптинская были хорошо знакомы, поэтому можно предположить, что записки, которые составляла А. Н. Лаптинская, были взяты после смерти «старца» А. А. Вырубовой. В условиях революции было не до записок, и, как предполагают составители, А. А. Вырубова могла передать их на хранение какому-нибудь преданному ей человеку. Впрочем, в конце концов, хранившаяся у нее копия «Дневника» была изъята ЧК и в дальнейшем попала в ГАРФ [74].
Можно ли принять подобную версию публикаторов?
Только как версию, и причем весьма сомнительную.
Во-первых, – если А. А. Вырубова передала кому-то «Дневник Распутина», то что у нее изъяли чекисты? Ведь в таком случае получается, что копий было как минимум три и что стало с третьей – неизвестно.
Во-вторых, – если А. А. Вырубова, опасаясь за сохранность «Дневника» и постоянно пребывая в страхе за свою судьбу, передала копию доверенному лицу, то почему она не уничтожила оставшийся у нее экземпляр, – ведь в глазах большевиков это был «компромат»?
Упоминание А. А. Вырубовой как хранительницы «Дневника Распутина» скорее запутывает, чем помогает решать проблему его аутентичности: ведь, как справедливо утверждают публикаторы, почитательница «старца» не могла хранить материалы, имеющие вид «грязного пасквиля». А «Дневник Распутина» во многом напоминает коллекцию разных сведений, в том числе и весьма сомнительных, в качестве материалов, которые-де собирали почитатели «старца» для будущей его канонизации. Сомнительными (а не «сенсационными», как пишут публикаторы) выглядят и сведения «Дневника» о получении Гр. Распутиным во время Первой мировой войны денег от врагов России – немцев, равно как и упоминания о попытках императрицы Александры Федоровны втайне от императора Николая II подготовить заключение сепаратного мира с Германией.
Как видим, вопросов к «Дневнику Распутина» оказывается гораздо больше, чем ответов на них. С одной стороны, потенциальный фальсификатор не мог иметь под рукой в 1920-е гг. многих материалов, которые подтверждаются записями в «Дневнике», но, с другой, многие записи этого же «Дневника» ничем не подтверждаются и/или даже носят фантастический характер. Думается, все это заставило Д. А. Коцюбинского и И. В. Лукоянова, спустя пять лет, несколько скорректировать свои суждения о подлинности «Дневника» и по-иному, чем в приложении к книге «Григорий Распутин: тайный и явный», расставить акценты.
Итак, полная версия «Дневника Распутина» увидела свет в 2008 г., в московском издательстве «ОЛМА Медиа Групп». Тираж книги составил 4 тысячи экземпляров (по тем временам, равно как и сегодня в России, это достаточно большой тираж). На что обращали внимание читателей Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов в этот раз?
Прежде всего отметим, что в этой публикации не упоминается год поступления «Дневника» в архив – говорится лишь о том, что он передан 14 марта некоему «товарищу Максакову» [75]. Однако, судя по дальнейшему изложению, публикаторы не сомневаются в том, что «Дневник» в той редакции, которая попала в архив, был составлен в начале 1920-х гг. (или к началу 1920-х гг.). Ничего не пишут они и о копии, изъятой у А. А. Вырубовой. Собственно, и сам текст издаваемого «Дневника» они корректно называют копией, указывая, что «за такими “копиями” зачастую скрываются фальшивки» [76].
Таким образом, следует признать: Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов изначально ничего не утверждают, заявляя о необходимости настороженного отношения к «Дневнику». Повторяя ранее сказанное, они упоминают и фальшивый «Дневник Вырубовой», полагая, что данное обстоятельство следует учитывать при разговоре о публикуемом ими материале, «поскольку оба текста в ряде существенных моментов весьма перекликаются друг с другом». – Оба «Дневника» имеют сходным образом оформленные титульные листы; состоят из отдельных и законченных сюжетов, не всегда связанных друг с другом; дублируют прозвища некоторых исторических персонажей; упоминают одни и те же факты, отсутствующие в других источниках. Наконец, в обоих текстах идейная матрица схожа [77].
