– Я и сам не знаю, как это получилось! Но вы не огорчайтесь, я думаю, что все это мне в хозяйстве пригодится.
Чего только тут не было. Пишущая машинка, шахматы, научные приборы, книги, кастрюли, оружие, мануфактура, клиперботы, нарты, стулья.
Папанин взял с собой на полюс даже печать. Он говорил:
– Моя канцелярия должна работать по всей форме.
И штемпелевал все письма, которые нам предстояло доставить в Москву.
Началась подготовка самолетов в обратный путь. Мы стали подсчитывать наличие горючего. Выяснилось, что у Алексеева и Мазурука бензина недостаточно.
– Ну что же, придется одну машину оставить здесь. В хозяйстве Папанина все пригодится, - шутя сказал я.
И услышал такой ответ, какой и ждал:
– Есть лучший выход, - спокойно начал Алексеев. – Мы с Ильей Павловичем уже договорились. Решили так: полетим до тех пор, пока хватит горючего. Машины теперь легкие. До восемьдесят третьего градуса дотянем, выберем подходящую льдину и сделаем посадку. Затем нам привезут бензин. А оставить машину на полюсе – это значит обречь ее на гибель.
Предложение Мазурука и Алексеева было принято.
Шестого июня в два часа ночи, когда все машины были готовы к отлету, мы собрались на «Красной площади».
Отто Юльевич поднялся на нарты, которые служили трибуной, а мы окружили его.
– Открываю митинг, посвященный окончанию работы по созданию научной станции на дрейфующем льду Северного полюса…
На этот раз Отто Юльевич говорил порывисто, громким, взволнованным голосом.
«…Мы не победили бы, если бы наша Коммунистическая партия не воспитала в нас преданности Родине, стойкости и уверенности; не победили бы, не будь у нас блестящей техники; не победили бы, не будь у нас такого спаянного коллектива, в котором осуществилось подлинное единство умственного и физического труда. Наши летчики, наши штурманы, наши изобретатели-механики – все участники экспедиции – люди высоких умственных дарований и поразительной физической умелости.
О. Ю. Шмидт фотографирует жилые палатки.
Сегодня мы прощаемся с полюсом. Прощаемся тепло, ибо полюс оказался для нас не страшным, а гостеприимным, родным, словно он веками ждал, чтобы стать советским, словно он нашел своих настоящих хозяев.
Мы улетаем. Четверо наших товарищей остаются на полюсе. Мы уверены, что они высоко будут держать знамя, которое мы сейчас им вручим. Мы уверены, что их работа в истории мировой науки никогда не потеряется, а в истории нашей страны будет новой страницей большевистских побед.
Поздравляю остающихся с великой задачей, возложенной на них Родиной».
Вслед за Шмидтом на нарты встал Папанин.
От имени зимовщиков, остающихся на льдине, он просил передать нашему правительству, что задание Родины они выполнят и оправдают доверие, оказанное им.
Когда Папанин сошел с «трибуны», Отто Юльевич сказал:
– Научную зимовку на дрейфующей льдине в районе Северного полюса объявляю открытой. Поднимите флаги!
По алюминиевым мачтам взлетели вверх алые бутоны, и через секунду на концах мачт уже развевались два ярких флага: государственный флаг СССР и стяг с портретом И. В. Сталина.
Был зачитан рапорт Коммунистической партии и Советскому правительству о выполнении задания.
Низко висели тяжелые облака, то и дело проходили снежные заряды. Но погода нас не смущала. Машины не были загружены, следовательно, легко можно было набрать высоту, пробить облака и пойти над ними.
Последние сводки говорили, что погода на Рудольфе удовлетворительная. Крузе, который сидел на восемьдесят пятом градусе и должен был сообщать нам состояние погоды по маршруту, радировал:
«Облачность полная. Высота шестьсот метров. Видимость двадцать километров».
– Отто Юльевич, - обратился я к Шмидту, - надо торопиться с вылетом, пока не испортилась погода на Рудольфе.
– Я вас не задерживаю, - ответил Шмидт.-Если в такую погоду можно вылетать – пожалуйста, я готов.
– По машинам!-отдал я команду.
Через десять минут загрохотали все шестнадцать моторов.
Зимовщики стояли около самолетов.
Сначала простились с ними механики, затем штурманы, летчики и последним – Отто Юльевич.
– До свиданья, друзья!-по очереди обнимая зимовщиков, говорил Шмидт.-Работайте спокойно. Мы будем следить за вами и, в случае чего, в любую минуту прилетим.
Я сидел за управлением. Бассейн доложил, что все готово, можно лететь. Но в эту минуту проходил большой снежный заряд. Все вокруг было так бело, что видимость почти отсутствовала. Открыв люк фонаря и встав на сиденье, я высунулся из самолета и еще раз простился с Папаниным, Кренкелем, Федоровым и Ширшовым.
Снежный заряд прошел, и самолеты один за другим стали подниматься.
Четыре самолета в воздухе.
Четыре человека на льдине.
Сверху мне хорошо виден весь «городок». В центре ледяного поля стоят основные строения зимовки, вокруг в разных концах – загруженные нарты; это запасные склады продовольствия и оборудования.
Ритмично кружится винт ветряка. На мачтах развеваются по ветру красные советские флаги.
Не успели мы подняться в воздух, как попали в облачность. Я стал пробиваться вверх. На высоте триста метров показалось яркое солнце. Вдалеке слева вынырнул самолет Алексеева, а за ним, еще левее, - Молокова.
– Где же Мазурук?
Бабушкин открыл окна своего фонаря, посмотрел вправо, затем, повернувшись ко мне, знаком показал, что видит самолет Мазурука.
Мы легли на курс сто десять градусов и пошли к пересечению пятьдесят восьмого меридиана с восемьдесят восьмым градусом северной широты, чтобы оттуда взять курс прямо на остров Рудольфа.
Стоило мне повернуть голову немного вправо, как я видел три самолета, идущих на одинаковой дистанции друг от друга. Солнечные лучи играли на винтах, окружая их ореолом.
Изредка сквозь облака проглядывал лед. Сверху торосы казались маленькими горками снега.
Мы шли по солнечному компасу. Нужно было выйти точно на пятьдесят восьмой меридиан. Так как меридианы в районе полюса лежат очень близко друг от друга, осуществить это удалось только с помощью особой навигационной ориентировки.
Я слышал сигналы маяка. Буква «Н» звучала слабее; значит, мы еще не в зоне. Ветер попутный, путевая скорость свыше двухсот километров.
Вскоре мы вошли в зону.
Спирин проверил курс и сказал:
– Вышли на меридиан Рудольфа, через три-четыре часа будем на зимовке.
Между самолетами поддерживалась непрерывная связь. На каждой машине штурманы самостоятельно определяли по солнцу свое местонахождение и результаты сообщали Спирину.
