Сегодня вечером М. А. сел за правку июньского экземпляра «Мастера и Маргариты».
20 сентября.Сегодня утром пришел Акимов, сказал, что вахтанговцы совершенно очарованы «Дон-Кихотом». Он хочет прочесть. Расхвалил свой театр (комедии?).
Прочитал пьесу тут же, сказал, что сейчас ничего не будет говорить, а вечером — надо, чтобы все осело. Позвонил вечером, по словам М. А., разговор был утомительный и нудный. С одной стороны — он чего-то не понял, а чего — неизвестно. Но с другой стороны — хочет ставить, просит прислать экземпляр пьесы в Ленинград в дирекцию и не заключать договора ни с одним ленинградским театром — не предупредив их.
21 сентября.Утренние газеты. Гитлер хочет обрушиться на Чехословакию. Неужели возможна война?
М. А. ушел в филиал. Потом встретились с ним в дирекции у Якова Л. Яков убеждал, что мы идеализируем Дмитриева, что на самом деле он — плохой человек, грубый, эгоистичный и чрезвычайно практический.
Больно слышать — Яков все подкреплял фактами.
Одно только, что Дмитриев, как очень талантливый, очень сложный, очень запутанный человек, — действительно может как-нибудь неожиданно обнаружить и дурные черты. Или вернее, бывают периоды в его жизни, когда живущая в нем трусость вдруг подымается и заливает его. И тогда он оборачивается своими дурными свойствами. Яков Л. никогда его не любил и, как сам говорил, — ревновал к нашему исключительному отношению к Дмитриеву.
М. А. познакомился с Давыдовой и Мчедели. Разговор на ходу об опере, о пианисте.
Мучения М. А. со «Светланой». Самосуд ни за что не хочет пропустить этот балет. Хочет, чтобы М. А. разгромил либретто.
А что там громить? Не лучше, не хуже других. Балет как балет. (М. А. рассказал мне содержание.) Сделано уже много и макеты уже готовы.
А вечером тоже удовольствие: чтение либретто Городецкого: «Дума об Опанасе». Боже! М. А. сидел с красным карандашом, подчеркивая те места, которые необходимо изменить.
Но между всеми этими делами — постоянный возврат к одной и той же теме — к загубленной жизни М. А.
М. А. обвиняет во всем самого себя. А мне тяжело слушать это. Ведь я знаю точно, что его погубили. Погубили писатели, критики, журналисты. Из зависти. А кроме того, потому, что он держится далеко от них, не любит этого круга, не любит богемы, амикошонства.
Ему это не прощается. Это как-то под пьяную лавочку высказал все Олеша.
22 сентября.Вчера в таких же разговорах досидели до четырех утра. Сегодня утром звонили из Вахтанговского — на какое число хотим билеты на «Шел солдат с фронта» — сказала — на 25-е.
Потом — из Большого — Яков Л.
— Где М. А.?
— Ушел в филиал.
— У меня к нему дело есть, интересное. Хороший разговор.
Потом оказалось, что Большой театр предлагает М. А. делать либретто по «М-elle Фифи» с Дунаевским — композитором.
Самосуд подчеркивал:
— Главное — интересная фабула!
Часть материалов раздобыли тут же — на обратном пути домой.
А сейчас, ночью, М. А. рассказал мне содержание всех пяти картин.
23 сентября.С утра М. А. диктовал мне заключение по поводу этого проклятого Опанаса.
Потом — в филиал. Потом — дирекция. М. А. попросил достать из библиотеки Мопассана в подлиннике. Яков предложил свою машину, и мы поехали домой. Вечером тихо дома. М. А. читает Мопассана.
24 сентября.Дикое утомление от выходного дня.
М. А. днем работал над «Фифи», а вечером поехал к Вильямсам и с ними вместе — к Понсовым.
25 сентября.М. А. — за «Фифи».
Вечером пошла с Оленькой в Вахтанговский («Шел солдат…»). Катаев — автор, Петров, Алексей Толстой, Фадеев.
Автора не вызывали ни разу. Разговаривала с Вильямсами, конечно — с Дмитриевым, художником спектакля. Он был до слез взволнован, что на сцене разорвалась туча и дождь не пошел.
Видела Русинову, она мне говорила, что в том виде, как написан «Поход 14 держав», театр ставить не будет, а Алексей Толстой не хочет переделывать. Что будет — неизвестно.
26 сентября.Сегодня днем М. А. проведал Арендта, тот болен. От него — к зубному врачу.
Вечером — «Фифи». Читал мне первую картину.
27 сентября.В «Вечерке» ругают Катаева за фальшь и поверхностность. Звонил мой Женичка и сказал, что в «Красной Звезде» и в «Комсомольской правде» тоже ругают.
В «Литературке» — статья Горюнова — о репертуаре, плаксивая. Перечисляет все обиды, нанесенные театру. Как Комитет им сказал, что юбилейную пьесу дадут им после конкурса, что конкурс провалился, что они сами должны были искать пьесу, что пьесу дорабатывал автор уже в театре с помощью всего коллектива («Человек с ружьем» Погодина). О том, как начальник Театрального управления Гранберг (или Гринберг — не помню) директивно предложил им ставить пьесу Прута. И еще много всяких разностей. В конце статьи, при перечислении пьес, которые они собираются ставить, — «Дон-Кихот», который сделал М. Булгаков.
Звонил Марков — когда можно придти? Условились на сегодня вечером.
28 сентября.Вчера, конечно, засиделись очень поздно. Пришли Марков и Виленкин. Старались доказать, что сейчас все по-иному: плохие пьесы никого не удовлетворяют, у всех желание настоящей вещи. Надо, чтобы М. А. сейчас именно написал пьесу. М. А. отвечал, что раз Литовский опять выплыл, опять получил место и чин, — все будет по-старому. Литовский — это символ.
После ужина они уговорили М. А. почитать. Он прочел три первые главы «Мастера». Сказали, что все так ясно видно, так ощутимо. Условились, что первого придут слушать продолжение.
Марков, уходя, говорил, что «в воздухе — грозный призрак войны».
Сегодня утром М. А. читал присланное ему на отзыв либретто «Ледовое побоище». Авторы приводят мотивы, почему надо ставить эту оперу, доказывают на трех страницах, что театру выгодна эта постановка, так как налицо полная аналогия с немецкими фашистами. А кроме того — можно показать на сцене такие эффектные вещи, как северное сияние, перевертывающуюся льдину, кровавый лед и тому подобное.
Либретто (текста) нет, есть экспозиция. Неизвестно, что они сделают, сюжетная линия путаная, громоздкая.
М. А. пошел с Сережкой в Сандуновские бани.
Включила радио: войска идут через Берлин в полной готовности. Гитлер объявил Чехии ультиматум.
Значит, действительно, война! Боже.
Вчера говорили об Олином зрении, боюсь, что оно у нее очень ухудшается. Сегодня позвонила к Жене Калужскому, просила его запретить Оле так много печатать (она берет работу на стороне, чтобы покупать всякую фарфоровую ерунду — ее увлечение). Уговаривала показать ее врачам лучшим, предлагала устроить прием у Бурденко. Но Калужский как-то равнодушно, вяло отнесся. Буду говорить с Оленькой опять.
