и связала с ней свою судьбу, не принимая никакой иной земной организации, кроме теократии – «Святой Руси». Возведение московской кафедры в ранг патриархата произошло в 1589 г. (в правление Ивана Грозного).
Рассказ о четвертом периоде, «Российских патриархах (1589–1700)», предваряется анализом народного благочестия и обрядоверия XVII века, частично объясняющих старообрядческий раскол и во многом сохранившихся вплоть до наших дней. В народном благочестии и народной христологии Юлия Данзас видит следы монофизитства (Христос обладает только божественной природой) и докетизма (человеческая природа Христа – всего лишь иллюзия): «Христос был Богом, Пантократором, верховным Судией, но его человечество казалось отведенным на второй план». Праздник Пасхи стал более важен, чем праздник Рождества, потому что Рождество «слишком настаивало на понятии Воплощения, которое вызывало определенное неудобство». Проживая свою религиозность, не отрефлексировав ее, Россия не различала степеней важности в религиозных практиках: «Глоток молока, сделанный во время Великого поста, был почти таким же оскорблением Бога, как человекоубийство; в результате возникло ощущение, что человек всегда находится под спудом тяжкого греха, и это уже перестало беспокоить».
С Петра Великого начинается период Синодальной церкви, продлившийся два века, до революции. Учредив Священный Синод, Петр Великий хотел тем самым искоренить «любую попытку независимости Церкви», как ту, что предпринял Никон, защищавший главенство священного над временной властью, за что он был низвержен из патриаршества, хотя его реформы и были продолжены.
С учреждением Синода речь идет не о цезарепапизме, а о чем-то близком к
«отказу от духовной власти перед лицом требований мирского государства, ради интересов которого религиозное уже перестало обладать первостепенной важностью. Церковь теперь можно было использовать (и так оно и было) так же, как используют школу, научные организации, любую институцию, призванную формировать мировоззрение русского гражданина, но она перестала быть основанием и оправданием существования всего социального тела, тем, чем она была прежде, в Московской Руси».
Приходские священники были напрочь лишены «престижа или влияния в обществе, тогда как высшие круги общества были подвержены неверию, а низшие подпадали под лихорадочное влияние сект». «Русский народ никогда не знавал активных орденов или конгрегаций, которые могли бы наладить контакт с новым миром и воспрепятствовать его дехристианизации». Юлия Данзас дает детальное описание течений в старообрядчестве, поповцев и беспоповцев, мистических сект, в том числе и хлыстов, с которых она не снимает традиционных обвинений в сексуальной распущенности; рационалистических сект (протестантского типа), пришедших с Запада, к которым относились с большей терпимостью, чем к православным диссидентам, вплоть до правления Николая I, при котором возвращаются к своеобразному националистическому цезарепапизму.
Революция 1905 г. разбила старую мечту о теократии и поставила вопрос о восстановлении патриаршества. В последней, неизданной, части статьи, датированной апрелем 1937 г., Юлия постаралась описать антирелигиозную борьбу и распространение сект. Издатель предпочел дать вместо этого текста несколько страниц, написанных некоей Верой, об изменениях в управлении Русской церковью, принятых на Соборе 1917 г., о «провале» «безбожной» кампании, «восстановлении старых исторических ценностей» и о патриотизме Церкви во Вторую мировую войну: «Все это заставляет поверить, что роль Церкви в обновлении России будет решающей».
Хотя и написанные языком энциклопедической объективности, эти статьи по истории Церквей позволили Юлии «перейти» к темам, которые ей всегда были особенно дороги и которые мы находим и в других ее статьях или обзорах: о причинах отчуждения двух Церквей, скорее исторических и психологических, чем догматических, о религиозном национализме, протестантских влияниях, роли сект.
«Беседы. Вестник русских католиков во Франции» (1938–1940)
К этим многочисленным статьям, исследованиям и обзорам стоит добавить вероятное участие Юлии Данзас в «Беседах. Вестнике русских католиков во Франции», журнале (на русском языке), который публиковал приход на улице Франсуа Жерар с 1938 по 1940 г. (29 номеров в 23 выпусках, в каждом около дюжины страниц). «Вероятное», потому что статьи в журнале не подписаны. Но поднятые темы – в статьях по истории религии или в ответах на вопросы читателей, – освещающие богословские или богослужебные различия между католиками и православными, и стиль (логика, аргументация) говорят о том, что, скорее всего, большинство статей этого бюллетеня были написаны Юлией Данзас, причем эти тексты свидетельствуют как о высоком историческом и богословском уровне, так и о педагогическом и апостольском характере ее служения делу единения Церквей. Статьи и ответы на вопросы читателей стараются опровергнуть многие неверные идеи или предрассудки относительно католицизма восточного обряда (например, утверждение об «онтологической связи православия с русской идентичностью», о чем писал один из читателей, назвавший себя представителем интеллигенции, в № 9 за 1938 год).
Различие между «католиками восточного обряда» (верными Флорентийской унии 1439 г., 500-летие которой отмечалось в № 7–8 за 1939 г.) и униатами, с их исторической и географической определенностью, у которых литургия в некоторой степени латинизирована (№ 5, 1938); история первой общины русских католиков восточного обряда в Санкт-Петербурге, основанной благодаря разрешению, полученному у Петра Столыпина в 1908 г., с церковью на улице Бармалеева; воспоминание об экзархе Фёдорове, «ревностном русском патриоте», скончавшемся 7 марта 1935 г. под Вяткой (№ 5); статья о святом князе Владимире, обратившемся в христианство еще до разделения церквей, а значит, общем («кафолическом») святом (№ 7); критика гностицизма (и парижских религиозных мыслителей – неогностиков) в № 13 и 14 (№ 1 и 2 за 1939 г.); утверждение, что прогресс в науке подтверждает основания нашего знания о Боге (№ 1, 1939 г. – на эту тему Юлия Данзас напишет свою последнюю книгу); обличение религиозного национализма и так называемой несовместимости католицизма с «русскостью»; верность русских католиков Вселенской церкви до ее позднейших деформаций (политических и философских – аллюзия на национализм и славянофильство) и «ограничений» («провинциализм»), через которые прошло затем и православие (№ 9, 1938), – все эти тексты несут на себе очевидную печать стиля и мысли Юлии Данзас. Однако подтвердить их принадлежность Юлии Данзас мы сможем лишь тогда, когда удастся обнаружить рукописи этих статей. По крайней мере, отметим, что «Беседы» отражают верно, просто слово в слово, ее мысль.
Трудности получения гражданства во Франции
Все эти годы Юлия живет во Франции как иностранка, и стоит отметить как минимум, что Франция, будь то Франция Народного фронта или Франция Даладье, ужесточившего законы об иностранцах, не спешит принять эту выжившую узницу ГУЛАГа, ставшую советологом. Само досье на натурализацию Юлии Данзас, шифр которого нам известен [61], к сожалению, пока недоступно в Национальном архиве, потому что участок в Фонтенбло закрыт из‑за угрозы обрушения здания. Но запрос (письменный, ее почерком, в третьем лице) сполна отражает
